Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду

Раиса Петровна помолодела на десять лет. Она собралась продавать летом дом и перебираться к новому мужу. Мы с Таней его дружно уважали за его спокойный уверенный характер.

Я осматриваюсь по сторонам. Наши соседи по купе уже переоделись и забрались на верхние полки спать. За окном не спеша тянется сосновый лес. Изредка ровная сосновая стена сменяется ослепительными снежными полянами и опять идет лес таинственный, как ночное небо. На фоне этой лесной музыки все наши человеческие хлопоты представляются незначительными, они как бы растворяются в этом бело-зеленом просторе. Впрочем, растворяются не все. Кое-что в виде самородков все же остается. Например, существо, сидящее напротив и весело поглядывающее на меня. Ей, очевидно, уже надоело растекаться по бескрайним просторам и пытаться охватить необъятное. Женщины всегда были и останутся воплощением конкретности на земле.

— Танюш, ты куда меня везешь?

Она смеется.

— Между прочим, моя мама уважает людей серьезных и основательных, — заявляет она. — Веселые ей, правда, тоже нравятся, но она им не доверяет.

— Договорились. Я буду мрачен и деловит. Уже и так скорблю по утраченной непосредственности.

— Вот и хорошо. Непосредственный муж — источник постоянного беспокойства жены. Не знаешь, куда его занесет в следующую минуту по простоте душевной, — говорит она и хитро смотрит на меня.

Я ахаю про себя и с досадой и удивлением машу головой. Откуда в ней это? Таня улыбается, довольная хлесткой фразой; у нее появился к этому вкус. Мне вдруг вспоминаются мои же соображения о том, что «лишить юность острых и красивых разговоров все равно, что лишить детство беспечности». Поэтому поправлять ее представляется мне немилосердным. Мне нужна женщина, а не наседка, и все-таки… Как хочется простоты и душевности и как надоели остроумные и красивые черствости.

Влияние-то моё, признаю я с грустью, чувствуя непонятную растерянность.

Мне вдруг приходит в голову мысль, что если нам когда-нибудь придется ссориться, то лучше пусть при этом будут слезы, чем сухая перебранка вот на таком уровне.

— Ты замечаешь, что мы начинаем меняться местами?

— То есть?

— Раньше я вел себя легко, «непринужденно», в отличие от тебя, теперь, в отличие от меня, так ведешь себя ты. Здесь что-то есть.

— Не волнуйся, Саша, ты будешь у меня самый неуязвимый муж, — смеется она, затем думает и добавляет: — Счастливые люди всегда с глупинкой…

Я пересаживаюсь к ней и обнимаю ее за плечи.

— И все-таки мне немножко обидно, — жалуется она и задумывается, пытаясь поймать какую-то мысль. — Я мечтала, что все будет не так прозаично.

— Уж чего-чего, а именно прозы-то нам и не хватает.

— Ты должен был назначать мне свидания, — продолжает Таня, игнорируя мои реплики. — Я бы пришла в нарядном платье, незаметно для тебя понаблюдала бы, как ты волнуешься, ждешь с цветами. Потом спешишь мне навстречу, радостный и счастливый, и мы идем в театр. После театра гуляем в садике, где-то звучит музыка, и ты провожаешь меня красиво, по-настоящему. Потом мы целуемся украдкой и ждем следующих встреч. А у нас все пронеслось так быстро, что я ничего не успела.

— Ты несправедлива относительно последнего пункта, насчет… украдкой. Два месяца украдкой, чего еще желать. Совесть надо иметь.

Поправив рукой спадающий на плечи волос, она наклоняет голову, глядя на меня озорно и дразняще, но я вдруг настораживаюсь. Если раньше я оглядывался, как идиот, по сторонам, то теперь класс мой вырос и я, как говорят футболисты, научился видеть поле. Поэтому, не поворачиваясь назад, я чувствую, как над нами зависает лицо соседа сверху. Он спрашивает время, я отвечаю, и сосед опять укатывается за свой бруствер.

Вагон качнуло, и из-под полки выдвинулся край моего портфеля. Я скашиваю на него глаза, затем мы с Таней многозначительно перемигиваемся.

— Понял, — говорю я и иду за чаем.

Дело в том, что перед отъездом в мой полупустой портфель Раиса Петровна сунула какой-то гигантский сверток. Мне очень хочется думать, что там пироги, и надеяться, что они не с селедкой. Для нашей молодой семьи Раиса Петровна сейчас самый близкий и родной человек. Что будет дальше — время покажет, но мне не хочется думать, что из-за какой-то там текучки мы потеряем друг друга из вида.

Мы молча постукиваем ложечками о стаканы, хотя сахар давно растворился, и не спеша пробуем пироги.

— Саш, послушай, что я придумала… — негромко говорит Таня. — Мы будем им помогать!