Антон Соловьев - Счастливый день везучего человека

— Да нету, ребята, нету. Ну в натуре! Ну гад буду! — Федотыч гулко бьет себя в грудь и деланно кашляет, мол, чахотка. Это у него типа шутки-прихватушки: кулаком в грудь и кашляет надсадно, изображает. — Думал сам на хвост упаду кому, — хитрит старик.

— Э-э, дед Мороз, давно врать научился? А где ты такую шляпу отхватил? — Боб неожиданно сдернул с головы Федотыча розовую вязаную шапочку с козырьком — откуда она, он уже и сам не помнит, давно ее носит в любую погоду — и в дождь, и в снег. — Слу-у-ша-ай, да в ней уже не один умер!

Под смех всей кодлы Боб с брезгливой миной натянул шапку обратно старику на голову.

— Да я эту капелюху продам и подержанную куплю, — Федотыч отшучивается. А сам все в сторону «косяка давит», ищет лазейку, чтобы свинтить покороче. «Эх, — думает, — старый дурень. С «копейками» — и сюда сунулся. Узнают про деньги, а у них нюх на это, в момент раскрутят».

— Ладно, вали отседа, ишак отвязанный! Конь с одной ноздрей… Без башлей и намордника тут больше не маячь…

Федотыч рад не рад, что легко отделался и бочком, бочком в сторону. За угол — и дай бог ноги! Фу-у… — дух перевел. И надо было так залететь!

Но долго он не раздумывал. Двинул по прямой в «Ландыш». Здесь бичи не стоят. Здесь все же парфюмерия. Сразу, дураку, надо было сюда топать… Да и вино-то он не очень… Флакушка — оно лучше, даром что ли говорят: «коньяк с резьбой»…

«Ландыш» — спецмагазин парфюмерный в самом центре города. Федотычу очень хорошо его видно из окна своей квартиры, ведь он тут же и живет, в старой девятиэтажке напротив.

А в «Ландыше», опять повезло: «Свежесть» выкинули, а она в продаже бывает раз в год по обещанию. Появится — в момент разбирают. Да и не мудрено: стакан почти чистого спирта за шестьдесят копеек! Ну зеленоватый малость, чистокровный зеленый змий, зато «букет»!

Выбил Федотыч чек сразу на десять штук — брать так брать! Кассирша глянула на него недоверчиво, когда он заветную купюру выложил, но ничего. Только на свет посмотрела — мол, не дохлая ли?

К прилавку приближался с опаской: там продавщица, которая на днях нехорошо пошутила с ним. Выждал, когда она отошла, и к другой!

А «шутка» была такая: прирулил он с утра пораньше, а само собой, болел по-черному. Сует чек продавщице и пальцем тычет без лишних слов, на товар показывает. А девица делает каменное выражение и говорит: «С двух, гражданин! Приходите с двух. Вы что, законов не знаете?»

Федотычу аж дурно стало — стоит и губами шлепает, как рыба об лед.

Продавщица не выдержала, прыснула и сунула ему заветную его «Светлану». Вот с тех пор к той продавщице он больше не подходит, к другой старается подгадать. Ну ее к богу, эту, с такими прихватами! Старика чуть «кондрат» не свалил, а ей что: хи-хи, да ха-ха, известное дело, молодняк. А вообще, эти девицы его давно все знают, примелькался. Ведь он у них самый частый и ранний гость. По утрянке в девять ноль-ноль — как штык…

Забрал Федотыч свои флакушки, вышел и «ха!» — вспомнил: хлеб-то он в подъезде забыл, надо же… Положил на подоконник и не взял потом. Да бог с ним, с хлебом, найдет чем занюхать всегда, было бы что. Там и килька у него в холодильнике есть. Холодильник, правда, не работает, Федотыч его вместо шкафа держит. Ну и сухари, само собой.

И больше ни о чем не заботясь — что еще человеку надо для полного счастья? — потащился Федотыч прямехонько домой. Даже на шестой этаж забрался почти без перекуров, как в иные времена, по-молодому. Ступеньки не считал, как обычно. Да что их считать — их ровно сто восемь, не раз считаны… Открыл своим ключом общую дверь в коридор и заглядывает, таясь: не столкнуться бы с кем из соседей. Не то чтобы он кого боялся, просто не любит старик лишний раз попадаться на глаза людям.

А вообще он с соседями, можно сказать, ладит. Живет себе, как рак-отшельник, сидит в своей норе и не отсвечивает без крайней надобности. На кухне общественной у него даже стола своего нету, обходится. И конфорки нет «своей» ни на одной из двух газовых плит. Если когда варит что, так у себя в комнате, на плитке. А если постирушки — тогда утром встает пораньше, когда все еще сны смотрят. Соседей у него хватает — девять семей. Квартира огромная, на десять комнат. Да это и не квартира даже: то ли общежитие раньше здесь было, то ли гостиница. В войну заселили как квартиру, да так и осталось с тех пор. Вот-вот должны разъехаться, на чемоданах сидят. Коридор длиннющий, темный, и комнаты по правую сторону, в ряд. Свален здесь, само собой, всякий хлам коммунальный, нагромождены шкафы, велосипеды, коляски. Идет Федотыч, если пьяный, вечно натыкается на что-нибудь. Хотя пьяным он домой возвращается редко. Пьет все больше у себя. Закроется на клюшку и «квасит» «тихо сам с собою». Бывает, не показывается кряду по нескольку дней, так соседи думают, что, верно, концы отдал там старый алкаш. Тогда одна из соседок, горбатая старуха, что на углу мороженым торгует — она все его жалеет — постучит в дверь и спросит: