Борис Володин: Боги и горшки

Поражение?

Нет, ничья: один — один. Причем спустя полгода Иван Петрович в Петербурге установил причину неудачи, — смотри все ту же пятую статью: мэтр в том опыте навязал ему слишком малые дозы атропина. Так и рисуется картина, в которой Гейденгайн сам хватается за шприц, чтобы собственноручно впрыскивать собаке сей медикамент, — как же при его темпераменте удержаться от рукодействия, коли на его глазах решается вопрос, прав ли он, Гейденгайн, или нет. Ведь это же им было сказано в свое время: «Я еще ни разу не предпринимал такого рода опыта, который был бы так богат собачьими жертвами и так беден соответственными результатами», — поскольку после операции на панкреатической железе собаки попросту нередко дохли.

Но еще не ведая, что ему придется признать полную победу «господина Канарейкина» — еще при той ничьей, — Гейденгайн не счел возможным навязывать Ивану Петровичу никаких поправок к его диссертации. Напротив, предложил отправить ее Пфлюгеру в первозданном виде и даже согласился уведомить сурового издателя, что этот труд «милого господина доктора» им читан и тот опыт с фистулой Бернштейна он видел собственными глазами. Увы, делать это уместно лишь при случае — ведь Пфлюгер по меньшей мере удивится рекомендации, даваемой петербургской работе из Бреславля. Открыть двери дебютанту должна хорошая статья о хороших наблюдениях, выполненных в здешних стенах, что уж само — рекомендация. А вот в письме, к такой статье приложенном, можно упомянуть обо всем прочем — через неделю посылайте вслед ей в Бонн хоть всю пачку сочинений: там вас уже будут ждать, милый доктор…

Да, вот именно так: не с церемонностью, не «уважаемый коллега», a «Lieber Herr Doctor», «милый», «дорогой» — письма тому свидетельство — называл Рудольф Гейденгайн этого бородатого русского студиозуса, навек у него запечатлевшегося непременно в дешевом канареечном костюме, хотя Иван Петрович и в черном сюртуке, бывало, появлялся. И заразительно хохочущим, коли поймет очередную остроту, хотя чаще был он отрешенным. И непременно говорившим по-немецки с кошмарным произношением, хотя оно день ото дня все-таки становилось понятнее.

И всегда блистательно думавшим на языке профессиональном!

Вот уж это бреславльский мэтр вывел, еще не успев привыкнуть к его речи, из двух статей, которые гость сразу выложил вслед за своею диссертацией на профессорский стол (а прекрасно писать по-немецки отсутствие слуха господину Канарейке вовсе не мешало).

Статьи назывались так: «О рефлекторном торможении слюноотделения» и «Экспериментальные данные об аккомодационном механизме кровеносных сосудов». Однако стоило пробежать первые строки — и сделалось ясно, что обе они, посвященные предметам столь далеким друг от друга, сейчас ему, Гейденгайну, предъявлены как дополнительные аргументы к спору о поджелудочной железе, заранее милым доктором заготовленные.

И, добывая их, эти доводы, милый доктор, прежде чем отправиться в Бреславль, во-первых, испытал на прочность угадываемое им главное возражение будущего оппонента — слюнную железу! И, представьте, доказал, что раздражение чувствительных нервов не только эту железу стимулирует , как у Овсянникова с Чирьевым, но может и тормозить ее, если раздражения слишком велики, — например, при действии на нерв сильного тока, либо при вскрытии брюшной полости.

А значит, эта железа, столь совершенно вам знакомая, Meinherr Proffessor, тоже подчинена механике нервного антагонизма — той, которую милый доктор высматривает в управлении работой железы панкреатической!

Но ему и того показалось мало. И вот он уже извлекает другие опытные факты — прелюбопытные:

…что кролики, оказывается, отличаются от всех животных тем, что их поджелудочные железы совершенно нечувствительны к атропину, отчего опыты на них с этим препаратом бессмысленны;

…что кураре, нервный яд, каким все вивисекторы Европы обездвиживают животных, сам по себе тоже способен и возбуждать, и тормозить — в зависимости от дозы — и слюнную, и поджелудочную железы;

…и что падение давления крови в любых сосудах — в тех случаях, когда их расширение считали пассивным, — тоже непременно зависит от рефлекторных актов!

И, кстати, эксперименты с измерением давления внутри артерий при различных нагрузках этот Glänzenderkopf [7] Дословно: блестящая голова, умница (нем.). там, у себя в Петербурге, ставил без кураре — по собственной простой и, право, гениальной методике.