Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы)

— Сейчас же отправишься в больницу,— распоря­дилась она.

Я пошутил:

— Тебе не кажется, что ты превращаешься в мою няньку?

Погладив меня по щеке, Лада сказала:

— Мне нравится опекать тебя, глупый ты мой.

Выйдя от врача, показывая ей выдернутый зуб, я заявил:

— Неплохо бы сейчас выпить двести граммов нарко­за, а то уж очень ломит челюсть.

— А это не помешает твоему завтрашнему выступ­лению?

Потом, пересчитав в сумочке деньги, продолжила:

— Пойдем, куплю. На что не решишься ради под­держания здоровья будущего обладателя рекорда!

— Я пошутил.— сказал я.

— Правда? А то, давай, покутим?

— Нет, Ладочка.

— Отказываешься?

— Да.

— Смотри, зубы не каждый день рвут. Больше тако­го предлога не будет,— сказала она, защелкивая сумочку.

— Сопов бы, наверное, согласился каждый день рвать,— рассмеялся я.

— Конечно. Вот я на днях как раз прочитала: есть такое ископаемое, у которого штук двести зубов было. Вот бы Сопову! На целый бы год хватило.

Так же шутя, не показывая виду, что она волнуется, Лада проводила меня на следующее утро в город.

Главным судьей была знакомая уже мне женщина Я вежливо поздоровался с ней и сказал:

— Я снова явился к вам.

— Ах, да,— сказала она.— Вы разыскали предсе­дателя «Энергии»?

— Нет.

— А что так?— произнесла она с огорчением.

— Вы простите меня, но, честное слово, у меня нет возможности выбраться в город в простой день.

— Ну, а что же я могу сделать?— развела она ру­ками.

Я развязал вещмешок и показал ей диск и ядро:

— Видите? Это мои снаряды. Напрасно вы думаете, что я случайный человек для спорта.

Вещественное доказательство, видимо, подействовало на нее. Она поколебалась еще немножко и потом пред­ложила:

— Пойдемте, я скажу, чтобы вас допустили.

Давешний длинный, как жердь, мужчина в шелковой безрукавке и белых брюках хмуро ее выслушал, ни ра­зу не взглянув в мою сторону. Угрюмо возразил:

— Ну, знаете ли, вы, конечно, главный судья и мо­жете давать указания, но я, в таком случае, складываю свои полномочия... У нас не день открытых стартов, а официальные соревнования...

Женщина сказала, раздражаясь:

— Я вам никаких указаний не даю, а просто прошу.

Парни и девушки, столпившиеся вокруг нас, загово­рили:

— Допустите его. Дайте ему метнуть.

— Он не в первый раз приходит.

Тогда мужчина бросил на меня взгляд и сказал дро­жащим от волнения голосом:

— Вы в тот раз вели себя недостойно, но ладно, я прощаю вам это. Раздевайтесь. И если вы не само­званец — ваша взяла. Но если вы ничего не докаже­те — вашей ноги здесь больше не будет.

— Вы меня простите, но это нервирование вряд ли будет способствовать моим результатам.

— Действительно, хватит препираться! Дайте чело­веку метнуть!— крикнул кто-то.

Раздеваясь, я мельком оглянул заполненные трибу­ны и подумал, что не хватало того, чтобы я осканда­лился. А ведь ничего невероятного в этом не было: я взвинчен разговором, обстановка непривычная, даже непривычен круг, в который мне надо сейчас стано­виться.

Стараясь унять дрожь, я сделал несколько приседа­ний, но, поймав себя на том, что это может быть истол­ковано как позерство, торопливо вошел в круг. Ладонь ощутила теплую от солнца и чужих рук поверхность диска; чувствуя, что успокаиваюсь, я взвесил его в руке, стал спиной к полю и резко начал вращение, сделал скачок, отведя руку как можно дальше назад, выбросил ее с силой и затоптался на одной ноге, беспокоясь уже об одном — как бы не выскочить из круга. Провожая взглядом плашмя летящий диск, я все еще топтался, но уже знал, что не переступлю круга и что рекорд — мой. Конечно, все это произошло в какие-то доли секунды.

И хотя еще не был объявлен результат, но жизнь стадиона замерла, потому что диск лежал на внуши­тельном расстоянии за флажком.

Свое имя, усиленное громкоговорителями, я услышал позже — когда меня поздравили окружающие. Оказа­лось, что я побил рекорд, державшийся с тридцать девя­того года. Выслушав результат, я огорчился, но никому не сказал, что еще вчера мне удалось метнуть диск метра на полтора дальше; очевидно, сказалась непри­вычная обстановка.

Поздравлять меня прибежали все, кто был на поле. Лишь бегуны трусили по гравию дорожки, оставаясь равнодушными к моему броску.

Часом позже я побил рекорд по ядру и, перезнако­мившись с двумя десятками людей, поговорив несколько минут с фотокорреспондентом, направился на телеграф. До отправления поезда оставалось несколько часов, а мне не терпелось поделиться своей радостью с Ладой. Я сочинил телеграмму, в которой пришлось заменить по­ловину слов, потому что они не понравились телегра­фистке, и все остальное время пробродил по городу. На Театральной площади я вспомнил свое обещание скупить для Лады цветы, но там не оказалось ни одной цветоч­ницы. По дороге на вокзал я заглядывал за заборы в надежде отыскать любимые Ладой гладиолусы. Я на­рочно выбрал район маленьких домиков с грозными словами на калитках, предупреждающими остерегаться злых собак. Наконец, я увидел розовый куст и, несмот­ря на то, что его стерегла злая собака, о чем недву­смысленно говорила надпись, вошел во двор. Лохматая дворняжка, которая, видимо, не всякий раз оправдывала мнение своих хозяев, при виде меня приветливо зама­хала хвостом. Старушка в оловянных очках охотно нарезала мне роз и проводила меня за ворота.