Станислав Токарев - Вакантное место

Андрей почувствовал, что вот сейчас он отпечатает свой кулак тютелька в тютельку посередине веснушчатой переносицы Коли-Кости, и друзья Ирины, члены совета кафе, вынуждены будут оставить свой пост, чтобы препроводить его под мышки к двери. Дабы этого не произошло, он заслонился от вожделенной переносицы краешком бокала, залпом допил коктейль, взял в рот ломкую пластинку льда, и у него свело зубы.

Потом он посмотрел на Ирину и не узнал ее. Она вцепилась в край стола и выставила голые острые локти, и округлила глаза, и сжала рот так крепко и сердито, что он сделался белым комком с красной каймой помады. И весь этот смешной гнев адресовался несчастному Коле-Косте.

— Ты больно умный, — прошипела она. — Все вокруг дураки. Разговорился тут, мыслители, не мыслители. Топай отсюдова.

Коля-Костя сожалительно улыбнулся Андрею, пожал за неимением плеч шеей и отошел.

…У входа в метро Андрей распрощался с Ириной.

— Вы вот что, — сказала она. — Вы позвоните мне на работу. С десяти до пяти. Завтра позвоните, ладно?

— Стоит ли? — Он изобразил ироническую усмешку. — Разве я конкурент вашему другу?

Ее взгляд ничуть не замутился.

— Это вы про Павлика? И не думайте ничего, пожалуйста. Я просто не хотела вам говорить. Как раз сегодня мы с ним поссорились, и, наверное, на всю жизнь. Что делать, я люблю, когда меня уважают, а Павлик меня очень, очень оскорбил. Это я вам неправду сказала, что мне надо у него прибраться. просто у меня там остались кое-какие вещи. Так что даже не думайте, позвоните, и все. Я буду ждать.

Калныньша выписали из больницы. Он обстоятельно и деликатно попрощался за руку со своими соседями по палате, с врачами и сестрами, свернул бумажный кулек и сложил туда яблоки, которые накануне принесли ему ребята из его спортивной секции, и вышел на улицу.

На улице была неподвижная и плотная жара. У ворот стояли, прислонясь к забору, небритые мужчины в больничных пижамах с далеко выглядывающими из брюк бледными ногами. Они завистливо посмотрели на Калныньша, и один спросил, нет ли закурить. Калныньш не курил. Но чувство жалости и заботы по отношению к людям, которых он, здоровый и сильный, оставлял одних на том зеленом острове посреди города, где громко кричали только грачи, потребовало от него немедленно сделать для них что-нибудь важное и нужное.

— Курить не надо, — сказал он, — лучше это. Это витамины. — Он достал три яблока, крепко вытер их ладонью и протянул мужчинам.

Самый молодой сразу оглушительно захрустел, морщась и притопывая ногами от кислинки и удовольствия, а самый старший отдал этому молодому и свое яблоко и сказал Калныньшу:

— Веришь, земляк, душа горит без курева. Когда в другой раз придешь своих навещать, захватил бы «Беломорчику», а?

Они подумали, что он просто чей-то родственник. Вот какой был у него здоровый вид!

Потом он встретил собаку. Собака лежала под деревом, была она маленькая и рыжая, и когда он остановился возле нее, вежливо повозила в пыли хвостом.

— Ну, что ты здесь? — спросил Калныньш.

Собака молчала и жалобно улыбалась.

— А, — догадался Калныньш, — ты хочешь пить, не так ли? Ну, жди меня.

Киоск с газированной водой стоял чуть поодаль, на углу. Калныньш положил на прилавок рубль и попросил налить ему чистой, без сиропа. Продавщица шумно и презрительно прыснула в стакан пены и пузырьков и красными мокрыми пальцами отсчитала девяносто девять копеек медяками. Но когда долговязый гражданин, обидевший ее своей скупостью, вдобавок еще и понес куда-то казенный стакан, она решила, что он вообще жулик и стакан ему нужен известно для чего, а именно — для беленькой. Она заявила об этом на весьма высокой ноте, и Калныньш вынужден был отдать ей последнее яблоко. Он отдал, извинился, улыбнулся, и она улыбнулась ему в знак примирения и несколько приподняла скрещенными руками могучую вислую грудь, и шепнула, чтобы он мигом, так как милиционер за углом. При чем тут милиционер, Калныньш так и не понял. Собака отказалась пить из стакана, пришлось налить в ладонь, которую она щекотно вылизала, кося на Калныньша с тревогой и благодарностью.

Совершив все эти хорошие поступки, Калныньш отправился домой. Войдя в квартиру, он сразу понял, что приехала теща. Он это понял по тому торжественному, самодовлеющему порядку, который царил везде, начиная с прихожей. Как бы желая доказать дочери и зятю, что без нее они непременно зарастут грязью по уши, Прасковья Антоновна, едва появившись, вне зависимости от того, чья из жильцов была очередь убираться, закатывала грандиознейший тарарам с ведрами, тряпками и метлами, после чего полы застилались газетами, преимущественно свежими, нечитаными, и все обитатели квартиры виновато ходили по ним на цыпочках.