Виктор Некрасов - В родном городе

– А ну вас! С вами разговаривать…

Так Шуре и не удалось ничего выяснить.

Любимым изречением Алексея было – «все подвергай сомнению».

– Все подвергай сомнению, вот лозунг мой и Маркса, – говорил он совершенно серьезно, а глаза его, как всегда, чуть-чуть смеялись. – И не делайте, пожалуйста, удивленного вида. Старик действительно так сказал. Прочитайте-ка его «Исповедь».

Николай читал «Исповедь» и приходил в восторг от ответов на шуточные вопросы, поставленные Марксу его дочерьми. Особенно нравилось ему, что любимое занятие Маркса было рыться в книгах («и мое тоже…»), а любимое изречение – «ничто человеческое мне не чуждо».

Алексей только улыбался. Он был трезв и скептичен. Он много читал, многое видел. Он исколесил на фронтовых машинах пол-Европы и очень интересно умел рассказывать о людях, подмечая, правда, преимущественно забавные, комические черточки. Он был не прочь подтрунить и над Николаем. Особенно над его увлечением своими школьниками или над слишком идиллическими порой воспоминаниями о фронтовой жизни и дружбе.

– Это, брат, дело скользкое, фронтовая дружба. Окопное братство и тому подобное, фашисты здорово сумели все эти шуточки обыграть. Ну их…

– То есть как это «ну их»? – горячился Николай. – Самое святое, что есть в жизни…

– Святое-то оно святое, а обыграть сумели. И это один из важнейших пунктов гитлеровского культа войны. Перед смертью все равны, говорят они. Пуля не считается с тем, что ты фабрикант или рабочий, солдат или генерал. Война, мол, объединяет и уравнивает всех, и в этом ее величие. А отсюда и культ всевозможных окопных братств и товариществ по оружию, «кампфкамерадшафт» по-немецки. Вот так-то, брат, а ты говоришь…

Николай с интересом слушал все эти новые и неожиданные для него вещи, иногда соглашался, чаще спорил, вернее пытался спорить – с Алексеем это было нелегко.

Происходило это обычно ночью, перед сном, на балконе. Комната Митясовых выходила на юг, за день нагревалась – весна в этом году была на редкость жаркая, – и к вечеру в ней нечем было дышать. Николай вытащил на балкон и свой тюфяк, и вот тут-то, погасив огонь, они с Алексеем лежали, смотрели в небо и подолгу разговаривали.

Николай полюбил эти ночные разговоры. Кругом тихо. Позванивают редкие ночные трамваи, гудят на станции паровозы, пробуждая желание куда-то ехать. Изредка упадет звезда. Пройдет кто-то с баяном. Проедет машина. И опять тишина.

Набегавшийся за день Алексей вскоре засыпал, а Николай долго еще лежал и, прожигая махоркой простыни, обдумывал все, о чем они говорили.

Один из таких ночных разговоров особенно озадачил Николая.

Начался он, собственно говоря, еще с прихода Сергея. Весь вечер он был мрачен, мрачнее обычного. Скинув гимнастерку и развалившись в плетеном кресле на балконе, он ругал свою службу, начальника. Потом, когда Шура, разливая чай, предложила ему для приличия одеться и привела в пример всегда подтянутого и опрятного Алексея, он вдруг обиделся, от чая отказался и ушел.

Шура заговорила о том, что надо было бы Сергея женить, больно уж он одинок. Николай не согласился: дело, мол, не в одиночестве, а в том, что Сергей потерял жизненную цель.

– Как сел в кабину своего самолета, так и не выберется из нее до сих пор. Сидит и сидит.

Алексей задумчиво катал хлебные шарики. Потом спросил вдруг:

– А у тебя она есть?

– Кто?

– Цель.

Николай пожал плечами.

– Глупый вопрос.

– Почему глупый?

– Потому что глупый.

Алексей улыбнулся.

– Возразить, конечно, нечего. Сдаюсь.

Шура, как всякая хорошая жена, заступилась за мужа.

– А школа? Разве это не цель? По-моему, воспитание молодежи – это ничуть не менее важно, чем… ну, хотя бы… – она запнулась, не зная, с чем бы сравнить, – ну, чем что-нибудь другое.

Алексей с улыбкой смотрел на нее.

– Ну конечно же ничуть не менее важно… Кто же спорит? Но я ведь ничего не утверждал, я только задал вопрос.

– Ну, а я ответила.

– И хорошо ответили. Разве я говорю, что плохо? Я сам великий поклонник Ушинского и Макаренко. Только мечтаю о том дне, когда с меня снимут погоны и разрешат вернуться к педагогической деятельности. Но это я. А вот ваш супруг. – Он подмигнул в сторону Николая, молча вынимавшего из дивана тюфяки. – Для него, боюсь, школа скорее средство, чем цель.

Шура ничего не ответила, старательно вытирала тряпкой клеенку.

– Не цель, а средство, – повторил Алексей, – средство заполнить некую, образовавшуюся после фронта пустоту.