Борис Пильняк - Том 3. Корни японского солнца

Хунхузы, пушки, толпы, поезда с мешочниками, шелуха, нищие, пыльные и грязные драконы после рафинированнейшей, в хризантемах и храмах, Японии.

Но, может быть, так и надо. Может быть, именно при таком противопоставлении и чувствуешь, сколь разнолика Азия, а вернее сказать, сам земной шар.

К этому примыкает еще третий мир – Россия, к которой Пильняк то и дело возвращается. Нет, это не обязательная ностальгия, ставшая общим местом в книгах о загранице. Пильняк связан с Россией тысячью нитей, он вспоминает ее по разным случаям – Заволжье, Коломну, Саратов, «В Москве сейчас семь утра», «А в Москве прохлада десяти часов утра». Вспоминает картины природы, столь отличные от того, что он видит за окном посольского квартала, где китайцы, и мужчины и женщины, ходят с веерами: «В России сейчас прозрачные ясные дни. За городом раздвинулись просторы, поля лежат сжатые, опустевшие, грачи собираются стаями и над перелеском летит воронья свадьба. Месяц выходит рано, долго висит в ненадобности, потом обмерзает ночью – или согревается ею, – и тогда из лесу выходит волк, бесшумно идет опушкой, не шелохнет опавшего листа. Пустые сумерки были очень долги. Волк долго лежал в овражке. Зайцев не слышно, они ушли в поля». Тоска по России, которую он не видел уже несколько месяцев, конечно, чувствуется. Но кроме того и скорее всего эти мысли о России возникают потому, что подсознательно Пильняк сравнивает с ней то, что видит, примеривает узнанное к ней.

В «Китайской повести» он узнает Россию 18-го года, в другой раз – Россию своего детства, коломенскую Россию, Китайгородскую. «Из всех стран, мною виденных, Китай больше всего похож на Россию, на заволжскую: моей русской бабушки Россию». Этому способствуют встречи с соотечественниками, людьми, выброшенными из своих гнезд, ведущими тяжелый, унизительный для достоинства человека образ жизни. Воспоминания тянут за собой размышления – иногда глубокие, горькие, о том, например, что Россия на протяжении веков являлась «отъезжим полем» для разных культур – монгольской, византийской, потом европейской.

Переплетаясь, эти три темы – Китай, Япония, Россия – образуют довольно необычное для Пильняка произведение: повесть в форме дневника, имеющий к тому же все признаки очеркового жанра. Внутри него живут и развиваются еще два других сюжета: один из европейской жизни, другой из китайской. Причудливая смесь фантазии и реальности.

Проституция, ужасные притоны, пропитанные запахом опия, – мир, далекий от «чистоплюйных романов», улицы-музеи, признания («Я никогда не пойму китайцев»), осознание того, что «Китайская республика есть напряженнейший узел мировой политики», и лишь иногда, глухо, неопределенно – о том, чем занимался там сам Пильняк. В известном письме, связанном с «Повестью непогашенной луны», Пильняк пишет: «Сейчас я вернулся из-за границы, из путешествия по Японии и Китаю. Я выступал там как представитель советской общественности, в Японии в честь меня был издан специальный номер „Ничирогейдзюцу“, я работал там над организацией японо-русского журнала, который не стоил бы нам ни копейки; в Китае я организовывал китае-русское общество культурной связи, шанхайский толстый журнал „Южная Страна“ предоставлял мне свои страницы для этого общества. В Японии я писал о России и русской, советской литературе в „Осака-Асахи-Шимбун“, в крупнейшей газете с полуторамиллионным тиражом, и в социалистическом, крупнейшем журнале „Кайдзо“». В «Китайской повести» Пильняк тоже почти ничего не рассказывает об организации Общества.

Проф. В. Рек из Канады, исследовательница творчества Пильняка и переводчица его произведений в письме от 12 ноября 1983 года сообщала: «Я только что вернулась из Китая. Пробыла три недели в Шанхае, где Борис Андреевич прожил лето 1926 года. Прилагаю фотографии дома, где он жил. Теперь это Интернациональный клуб моряков… Относительно работы Бориса Андреевича в Шанхае узнала немного. Неизвестно, где архивы Китае-Русского Общества культурных связей, которое он основал. Из китайских писателей 20-х годов живы очень немногие… Удалось достать несколько газетных статей 1926 года и три фотографии. Решила съездить в Китай еще раз – в будущем году. Побуду в Пекине подольше, надеюсь встретить кого-нибудь из стариков. Если у Вас есть какие-нибудь материалы о поездке на Дальний Восток в 1926 году, очень буду благодарна, если Вы мне о них сообщите. Это поможет работать на месте».

До сообщения проф. В. Рек не было известно о миссии Пильняка в Шанхае, да и город сам не был назван в «Китайской повести». Теперь стали ясны все намеки, содержащиеся в тексте. В архиве Пильняка сохранился и список китайских деятелей культуры, принимавших участие в организации общества. В нем поэты, писатели, журналисты, редакторы, музыканты, певцы. В списке участников редактор ежемесячного журнала, профессор литературы Шанхайского университета, председатель Музыкального общества, знаменитый художник Цун Баои, популярная певица мисс Ли Чинжао и др., более сорока культурных деятелей Шанхая и Пекина.