Василий Наумкин: Каменный пояс, 1981

«Угор запомнился Федору как что-то шибко важное для жизни, как отец — хозяин и опора. Ушел на фронт отец, а угор остался и не дал им погибнуть: обогревал и кормил их, кормил корову и овечек. И даже, допустим, не станет села — угор был и будет всегда, был и будет нужен людям. Кор-ми-лец…»

Иные воспоминания охватывают героя рассказа «У отца», тоже приехавшего погостить в родную деревню. Здесь в центре внимания — вдовья судьба женщины, у которой война отняла право на личное счастье. Характер Настасьи Семеновны (в деревне ее зовут Сорокой, несправедливо вкладывая в эту кличку обидный смысл), многие годы ждущей большой, настоящей любви, выписан с щемящей правдивостью и искренним авторским сочувствием при всей вроде бы безалаберности этой женщины (ей уже под шестьдесят, а она все еще ищет молодых женихов).

Но не все односельчане благосклонно относятся к причудам Настасьи Семеновны, некоторые открыто осуждают, а женщины раньше и нередко «позорили-костили» ее, ревнуя к своим мужьям, хотя и в молодые годы Настасья не разлучила ни одной семьи, сумела вырастить дочурок и без мужской опоры, в которой ох как нуждалась всю жизнь. И можно вполне понять такие горестные рассуждения автора: «Как-то быстро и стыдливо схоронилась по уголкам ребячьей памяти нужда военная, но постоянно знобит мое сердце обида и боль за тех женщин, которые так и не дождались своего достойного, природой отпущенного и фашистами отнятого женского счастья. Жжет мою совесть такая обида и за Настасью, пусть в ее горькой доле нет ну ни капелечки моей вины — вины того восьмилетнего парнишки, что вместе со всеми юровчанами провожал, еле крепя себя от крика и горючих слез, здоровых и сильных мужиков и парней — дружков моего дяди Вани…»

Да, формальное «соблюдение» житейских норм, наверное, еще не дает нам права на безоговорочное осуждение людских оступок — тут требуются большие духовно-нравственные усилия и смелость самоанализа — к этому призывает нас В. Юровских, защищая «непутевую» Настасью Семеновну…

У В. Юровских нет беллетристических сочинений в чистом виде, то есть все, о чем он пишет, либо пережито им самим, либо увидено с такого близкого расстояния, когда всякая условность, приемы домысла не только не являются обязательными, а, напротив, излишними, обнаженно искусственными. Писатель полагает, что окружающая нас действительность настолько богата художественными элементами, что «улучшать» ее при помощи фантазии нет необходимости. Это, однако, не означает, что В. Юровских придерживается фактографического принципа, — прочитав любое его произведение, убеждаешься, что оно создано настоящим художником-творцом, зорким поэтом.

Особенно выпукло поэтическая палитра проявляется в рассказах о природе, а также в повести «Журавлиные корни», составленной из новелл, скрепленных только одним композиционным стержнем — постоянным присутствием лирического героя-рассказчика.

В повести дана диалектика характера этого героя от ранней детской поры, совпавшей с тяжелыми военными годами, до наших дней. Больше всего в повести новелл, событийная канва которых упирается в пору детства, и это далеко не случайно. Известный критик Михаил Лобанов заметил как-то: «Свежесть детских впечатлений, не тускнеющая с годами, своим напоминанием лечащая нас в трудные минуты жизни — это дар родимого края, где мы босыми ногами испробовали благодатное тепло земли. От тропинки, убегающей за ближний бугорок, началось наше познание больших дорог Родины и мира». (Сборник «Сердце писателя», М., 1963.)

Перечитывая лучшие рассказы В. Юровских, убеждаешься, что они художественно подкрепляют лобановскую характеристику нестареющих детских впечатлений в «познании больших дорог Родины». Писатель раскрывает перед нами непростой мир ребенка, его неуемную любознательность, его ранимость, неостановимую тягу к открытости, честности, бескорыстию. Трудно, просто невозможно на сухом языке критического комментирования передать все оттенки мыслей и чувств, которые испытывает лирический герой В. Юровских, узнавая мир, людей, учась любить природу родного края — тут хочется целиком цитировать целые страницы, но, сознавая невозможность этого, обращаю внимание читателей на те из рассказов, вошедших в «Журавлиные корни», которые несут основную нравственную нагрузку произведения, а именно: «Хлебушко», «Журавлиные корни», «Орлы», «Железный звон», «Синие пташки-пикушки», «На Исети, у Ячменево». Мнение мое довольно субъективно и не претендует на абсолютную эстетическую безошибочность. Кому-то, может быть, наиболее сильными покажутся другие рассказы, например, те, в центре которых светлый и трогательный образ бабушки рассказчика (я тут улавливаю влияние «Последнего поклона» В. Астафьева, хотя по характеру бабушка у В. Юровских ничуть не дублирует астафьевскую бабушку Катерину). Но в названных мною рассказах, с щемящей достоверностью показывающих нравственную атмосферу, в которой рос лирический герой, сильнее всего раскрывается поступательное его движение к познанию истинных человеческих ценностей, расширение его духовного горизонта, закалка нежной сострадающей души, боготворящей все живое на земле. Именно после их прочтения лучше начинаешь понимать истоки очарованности художника, очарованности, столь зримо присутствующей в поэтических новеллах В. Юровских о природе. Именно в названных рассказах В. Юровских наиболее полно раскрывается, на мой взгляд, и как художник-психолог, и как превосходный стилист, подлинный мастер «речевых дел», уверенно чувствующий себя в стихии народного языка. И недаром в предисловии к сборнику «Материнское благословение» замечательный писатель нашего времени Евгений Носов отмечает: