Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем

Стиснув зубы, он скомкал телеграмму, швырнул ее на стол и уставился в окно.

«Спасибо тебе, товарищ Ряшков, спасибо».

Телефонистка попросила еще подождать. На почте было тесно и шумно: тут принимают заказную корреспонденцию, переводы, тут же сберкасса, тут же переговорный пункт.

Грибанов вышел на улицу, и его охватило морозным воздухом. Холод забрался за ворот, в рукава, добрался до спины. По всему телу бисером пробежала дрожь. Павел сжался, поднял воротник шинели.

На почту беспрерывно заходили и выходили люди. Когда открывалась дверь. Павел слышал надрывающийся голос телефонистки, которая все время кому-то кричала, кого-то просила, кого-то пробирала, умоляла, угрожала или вдруг, устав от крика, тихо, монотонно повторяла одно и то же: «Я Шеловугино, я Шеловугино… Алло, алло, я Шеловугино…»

Настроение у Грибанова было скверное. Разговор с Аней все еще не состоялся, впереди — длинная дорога по колхозам. Тут здоровье еще. С утра сегодня Павла сильно знобило. Он боролся с простудой, побаиваясь, как бы она не свалила его.

«Вот так командировка выпала, — думал Павел. — Ну, ничего. Главное — не поддаваться. Нет, не поддамся. Когда человек смеется — болезнь плачет».

В этот миг дверь почтового отделения распахнулась и Грибанову крикнули:

— Вас вызывают…

Павел схватил трубку, по привычке подул в нее, затаив дыхание. Но в трубке лишь глухо, тревожно и разноголосо гудели застывшие в степи провода, «наверное, соединяют…»

— Говорите, Шеловугино, говорите, — послышалось в трубке, и снова пение проводов: зим… зим… зим… зум… зу… у… у…

Но вот!

— Аня, Аннушка!

— Какая Аннушка? Это роддом. Кого вам?

— Мне Аню… Нет, нет, у вас лежит Грибанова Аня, так как ее… ну… положение. Когда поступила?.. Гм… видимо, вчера.

— Да вы что?

— Сестрица, я из района, в командировке я, понимаете. Узнайте, пожалуйста, кто…

— У Грибановой?.. Пока еще неизвестно…

— Что неизвестно?..

Но тут ворвался суровый женский голос:

— Шеловугино, кончайте разговор…

— Девушка, одну минутку, — взмолился Павел, но сухой, неумолимый голос повторял:

— Шеловугино, Шеловугино, дайте секретаря райкома партии. Секретаря райкома…

Грибанов шел к райисполкому и ворчал на телефонистку.

Вечером Павел попросил телефонистку перенести его разговор назавтра, в первую очередь. Ночь почти не спал.

Утром прибежал в райисполком, когда еще никого из служащих не было. Напомнил о себе телефонистке, положил трубку, стал ждать. В исполкоме — тишина. Только изредка глухо постукивало о пол ведро, переставляемое уборщицей в каком-то кабинете, да электросчетчик в коридоре пищал, как оса, попавшая в цепкую паутину.

Потом снова позвонил, спросил, — линия все еще была занята. Теперь уж решил сидеть с трубкой у уха и ждать, пока не вызовут город. Подперев левую щеку, уставился в окно… Звонок. Телефонистка «обрадовала»: «Город ответил, роддом молчит. Еще попробую…»

Он опять сидит неподвижно, телефон упорно молчит.

Это молчание роддома наводило Грибанова на тяжелые мысли о жене. В его воображении с молниеносной быстротой одна за другой создавались тревожные картины.

…В дежурной давно уже звонит телефон, но в комнате пусто, ответить некому. Сестра занята. Вот она в палате Ани, суетится около нее, потом убегает, вспотевшая, встревоженная.

Аня вытянулась, ухватилась руками за края койки, как будто боится, что вылетит из нее. Металл врезался в руки, пальцы побелели. Ее русые волосы рассыпались по подушке, на висках мелкие кудряшки смокли от пота. Где же врач? Просит пить. Вот уже кричит… «Кто там, кто?»

Павел вздрогнул, провел по лбу рукой, опомнился, продул трубку, но на другом конце провода снова замолчали.

Против окна двухэтажный дом. На крыше широкая труба, из нее валит густой, черный дым.

— Алло, роддом, роддом! — повторял Павел в трубку, но слышал только редкие, тяжелые удары своего сердца и видел черный дым. Вдруг в трубке что-то забулькало, забрякало, кто-то сказал:

— Да, да…

— Это роддом? — встрепенулся Павел, — Девушка, э… — А провода гудят и чуть слышны слова: «Эту переводите в первую палату, а новенькую сюда…» Потом посторонний голос смолк, в трубку начали дуть. — Да, слушаю, — уже более спокойно заговорил женский голос, — слушаю вас.

— Девушка, девушка…

— Да какая, бог с вами, девушка… Ну что вам?

— Как Аня, Грибанова Аня? — задал этот вопрос и сам забоялся ответа. А женщина, как назло, медлит: закашлялась, снова с кем-то заговорила, пошелестела бумагой.