Илья Эренбург - Неправдоподобные истории

В предисловии к первому роману Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито» Николай Бухарин писал:

«Можно было бы, конечно, сказать много „серьезных“ и длинных фраз по поводу „индивидуалистического анархизма“ автора, его нигилистического „хулиганства“, скрытого скептицизма и т. д. Нетрудно сказать, что автор — не коммунист, что он не очень шибко верит в грядущий порядок вещей и не особенно страстно его желает… Но все же книга от этого не перестает быть увлекательнейшей сатирой».

В полной мере это относится и к тем рассказам, которые вы сейчас прочтете.

Один из них («Ускомчел») в свое время удостоился похвалы Сталина. «Лучший друг советских писателей» отметил этот рассказ в своих знаменитых лекциях «Об основах ленинизма», читанных им в Свердловском университете. Лекции эти составили основу книги Сталина «Вопросы ленинизма», которую на протяжении десятилетий в обязательном порядке должны были штудировать и конспектировать чуть ли не все граждане нашей необъятной страны — от академика до студента-первокурсника. Десятки миллионов людей, таким образом, непосредственно из уст самого «бога» узнали, что у «русского писателя Ильи Эренбурга» есть рассказ «Ускомчел», в котором метко подмечена и правдиво отображена болезнь, свойственная нарождающемуся классу партийных функционеров. Однако, если бы кто-нибудь из читателей сталинских «Вопросов ленинизма» пожелал заглянуть в этот рассказ, удостоившийся высочайшей похвалы, это оказалось бы не таким простым, а скорее всего и вовсе не осуществимым делом. Потому что книжка Эренбурга, в которой он был напечатан, вышла в свет за пределами СССР и в нашей стране никогда не перепечатывалась. Прочесть ее можно было, только получив «допуск» в так называемый «спецхран» — особое хранилище, где за семью замками помещались изъятые из обращения книги эмигрантов и репрессированных «врагов народа».

Рассказы, которые мы предлагаем вашему вниманию, взяты из этой книги. Называлась она так же, как та, которую вы сейчас держите в руках: «Неправдоподобные истории». Только место и год издания на ее обложке были обозначены другие: «Берлин, 1922». Издание это было повторено в 1972 году в Лондоне.

На обложке: Илья Эренбург. Редкая фотография 1946 года.

Зная некоторые свойства, присущие природе человеческой вообще, а ныне особливо явственные, считаю необходимым честно и прямо предварить:

Книга эта не «политика», не отображение Великой Российской Революции, не хвала, не хула: выкраивать из нее цитаты, удобные для брюзжания злободневного, значит пренебречь ее скромным именем — в палатах судейских щеголять неправдоподобными показаниями.

Это не листы истории великих лет — нет, просто и скромно, петитная ерунда, сноски неподобные, сто придаточных предложений без главного, межскобочное многословие.

Жизнь идет с трубным зыком, с железной утробой, идет самая мудрая, самая высокая — жизнь с веселым ломом в руке. Да простит она (она, а не вы, и не вы!), что, на минуту отойдя в сторонку, пролопотал я о всяких заковырках на ее пути, о подвижнице Дуняше из запоздавших Четьи-Миней, о сомнениях тех новых, коим сомневаться вовсе нельзя, о титаническом соре, о крохотной трагедии. Простит, поплачет, а все же возьмет добрую метлу.

Собственно говоря, во всем виновата гадалка Квачка. С утра ничего, как все, регистраторша в «Москвотопе», исходящие записывает мелкой вязью и ссорится с товарищем Гузиным, который пайки выдает — кому к октябрьским праздникам по фунту мяса, а Квачке колбасы — без сомнения собачина. «Вот все доложу исполкому, и как Гузин карамель, три штуки, в брючный карман усунул, и как билет в Камерный дал курьерше Марусе вне очереди, только за некоторые стоянки в коридорчике, все, все открою». Словом, до четырех Квачка честная гражданка, и ничего такого не чувствуется. К вечеру же в ее комнатке начинается непотребное, а именно Квачка за продукты открывает судьбу, причем сама воет, скулит, пляшет от избытка с притоптыванием, несмотря на формальное запрещение домкома. Даже комиссар приходил, важный, сахарную голову принес, а Квачка ему пакостей насказала: «Опился керосином, все нутро сгорит, а на ощупь станешь тоненький, слизкий, как „американский житель“, понапыжишься чутку, декрет выводя, пикнешь и вовсе издохнешь».

Не понравилось, пригрозил даже суеверия извести. Но Квачка не боится, где только у нее нет друзей бескорыстных. (Гадает с 5 до 8, а после от гадания утешает всячески).