Константин Паустовский - Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты

О себе мальчик рассказывал, медленно подбирая русские слова. У него фашисты убили в Мадриде старика отца, он остался один и пошел пешком во Францию, но не дошел. Его подобрал по дороге какой-то американец, посадил в машину, отвез в приморский город, устроил на пароход в Англию, а оттуда советское посольство отправило его в Ленинград.

Пришла зима, завалила ущелье снегом по самые уши. Только речушка сердилась, хлопотливо прокапывала в снегу пещеры, звенела льдинками по камням.

Зимой мальчик приходил реже. Один только раз он пробыл в избе у Тихона два дня, когда сорвался буран, горы ревели, как тысяча самолетов, и водопады снега переваливались через скалы.

Тихон жарко натопил избу и, сидя у печки, медленно читал мальчику трогательную историю каторжника Вальжана. А кончив читать, он сказал:

– Пройдет война, Митя, и будет на земле много шуму и радости. И мы с тобой заживем! Двинем домой, в Ленинград. Будешь ты студентом Ленинградского университета, а я при тебе буду существовать как сиволапый папаша. Только ты меня не стыдись.

Мальчик грустно улыбался и смотрел на огонь. Тихон положил тяжелую руку на его голову и добавил:

– Ты сиротой между нами не будешь. Наш народ, конечно, простой, бывает грубый, но душевный. Ты не сомневайся, Митя.

Тогда мальчик поднял глаза и застенчиво посмотрел на суровое лицо Тихона.

– Спасибо, – сказал он, – я знаю.

В самом начале весны Мигуэль сказал Тихону, что через две недели их лагерь возвращается под Москву. Тихон промолчал, но назавтра побрился, надел бушлат, бескозырку и пошел в Белокуриху к начальнику пионерского лагеря, высокому человеку со смеющимися прищуренными глазами. Краснея до дурноты и глядя на свои бутсы, Тихон объяснил высокому, человеку, что так как Мигуэль – сирота и нет у него ни одной родной души, то он, Тихон, хотел бы усыновить мальчика.

– Нет, – сказал, улыбаясь, высокий человек, – у нас ему будет лучше. Поверьте мне, товарищ Рябцов. Вы плохо продумали это дело. Через год-два посмотрим. Через год-два милости просим, приезжайте к нам.

– А раньше нельзя? – глухо спросил Тихон.

– Что ж, можно и раньше, – улыбнулся высокий человек.

– Ну, простите! – Тихон поднялся и вышел, зацепившись плечом за косяк двери.

В день отъезда мальчик пришел попрощаться с Тихоном. Тихон заметил его на повороте дороги и торопливо, крадучись, ушел в лес, спрятался за камнем и, свертывая цигарку, слушал, как мальчик зовет его.

– Чего уж там, – шептал Тихон, – сойдет и так. Чего уж прощаться!

Мигуэль ушел печальный, встревоженный.

Лагерь уехал. С тех пор Тихон подолгу не приходил в Белокуриху. Он перестал бриться, ворочался по ночам, с ненавистью смотрел на весенние горы. Они цвели до самых вершин полевыми цветами, и даже старухи по деревням, глядя на горы, что-то шамкали про райские места, про благорастворение воздуха. А для Тихона не было сейчас во всем мире мест более угрюмых, нагоняющих тоску, чем эти благословенные горы.

«Не нужный я никому человек», – думал Тихон, и сознание этой ненужности было страшнее всего, что он до сих пор перенес в жизни.

В конце весны Тихон неожиданно взял расчет. Ночью он сложил в матросский мешок кое-какие вещи, немного хлеба, соли и ушел пешком в Бийск, на железную дорогу. Адрес лагеря был у Тихона зашит под подкладкой бушлата. Тихон шел быстро, насвистывал – земля горела у него под ногами.

На берегу Катуни он два часа дожидался парома. Молодые голосистые бабы сводили к парому упиравшихся лошадей. Била в реке тяжелая рыба нельма. Старуха в разноцветных валенках: левый – серый, а правый – черный, сидела на возу, долго рассматривала Тихона, жалела его – молодой, видный человек, а без руки – и наконец отважилась, спросила:

– Куда ж это ты бредешь, милый, с котомкой да без руки? Бредешь, смеешься. Горе тебе нипочем.

– К сыну я иду, – ответил Тихон. – Поняла, старая? К сыну!

– А жена померла, что ли?

– Не было у меня жены, – усмехнулся Тихон.

– А ты не смейся над старой! – рассердилась старуха. – У меня тоже двое сынов на фронте.

– Я не смеюсь. – Тихон взглянул на старуху. – Сын у меня… приемыш… К нему и иду. Около него жить буду.

– Ну, разве приемыш! – заулыбалась старуха. – Ты так и скажи. Небось ласковый?

– Даже очень, – ответил Тихон. – Как для других, а для меня нету ласковей человека на свете.

– Вот я и гляжу, что ты радуешься, – сказала старуха. – Безрукий, калека, а радуешься.

– Ничего, бабка, и для меня найдется занятие! – сказал Тихон и пошел на паром.