Иван Арамилев - В лесах Урала

— Ну, нет так нет, — вздохнул Данила. — Пошли!

Золотоискателей проводили за околицу, пожелали доброго пути, всяких удач. Они ходко пошли берегом Полуденной и скрылись в тайге.

Мать загадочно улыбалась.

— Может, и найдут, — говорила она. — Находят ведь люди. Почему нашим не найти?

— Дай-то бог, — прошептала бабушка. — Дай, пресвятая дева Мария.

— Не найдут, — огорчил ее дед. — Лариона понапрасну взяли. С ним не токмо золота, еловых шишек в тайге не найдешь.

Весна была ранняя, лето жаркое, и все — в полях и огородах — поспевало до срока. Мы сжали озимые и яровые недели на две раньше, чем обычно.

Наступила пора молотьбы. У старосты Семена Потапыча была молотилка с конным приводом, и прошлые годы он давал ее напрокат. За «мортизацию» Потапыч брал три рубля в день. Молотьба шла весело. Одна семья не может управиться с машиной. Надо подвозить, подавать, запускать в барабан снопы, отгребать в трое граблей солому, носить ее в омет, веять зерно, возить мешки в амбар, погонять лошадей, запряженных в привод, — требуется пять-шесть лошадей, до двадцати молотильщиков. Соседи объединялись как бы в «артель»: сегодня молотили хлеб одного хозяина, завтра другого, послезавтра третьего.

Завтракали, обедали и ужинали у того, кому молотят, и каждая хозяйка старалась не ударить лицом в грязь, накормить молотильщиков на славу. Когда подходил наш черед, бабушка накануне начинала стряпню. Дед заготовлял рыбу, добывал глухарей, рябчиков. Пекли пироги, жарили дичь, варили корчаги две пива, кадушку браги. Меня посылали в Ивановку за водкой. Мать всегда ворчала, что много тратим, можно бы попроще, скромнее, но ее не слушали. Бабушка старалась делать так, чтоб молотильщики сказали: «Ну, Денисовна, у тебя харч лучше всех в деревне— напитала, год помнить будем!»

Пивом и брагой угощали молотильщиков весь день. Мать то и дело приносила на гумно туесы, наполненные шипучим, пенистым питьем. Водку подавали за ужином. Пили все — мужчины, женщины, старики, подростки. Даже непьющий человек не мог устоять против дарового стаканчика за артельным столом.

После ужина пели песни, плясали, расходились по домам за полночь.

Каждый хозяин хотел обмолотиться за сутки, — вставали рано, кончали поздно. Семен Потапыч ворчал: мужики бессовестные, растягивают день, как резину, не дают отдыха молотилке, а машина не в силах верещать круглые сутки — плавятся подшипники, нагревается донельзя барабан.

— Ничего, плата подходящая, — посмеивались мужики. — За такую цену и машине можно постараться: выдюжит!

Ныне Потапыч объявил, что дешевле пяти рублей в день молотилку напрокат не даст. Мужики потолковали и решили отказаться от машины:

— Цепы в каждом доме найдутся, обмолотим вручную.

Староста пошел на попятный.

— Ладно, — сказал он, — будь по-старому: трояк в день.

Мужики опять собрались на сходку, долго спорили. Никто не хотел брать машину и за трешницу. Жадность Потапыча всех возмутила.

— Поучить его, скопидома, — говорил дядя Нифонт. — Обойдемся без машины сей год. Пусть любуется на свою молотилку.

— Правильно! — поддержала Зинаида Сирота. — Разошелся, пузатый идол! Незнамо что дерет.

Семен Потапыч пытался уломать мужиков.

— Простите, соседи! — сконфуженно говорил он. — Сам понимаю — перехватил малость, помраченье нашло. Молотите, бог с вами.

— Не желаем! — дружно кричали мужики. — Не же-л а-ем!

Потапыч вытирал пот на щеках, кланялся.

— Охота цепами-то махать? Охота спину трудить? Месяц вручную молотить доведется. А машина как зверь: только давай снопы, только подсовывай! Разлюбезное ж дело! Себя пожалейте. Мне что ваши трешницы? Я без них сыт, обут, одет. Об вас печалуюсь, жен ваших оберегаю от труда непосильного. И веялку новую купил, за полтину в день сдаю. Берите, пожалуйста, не ерепеньтесь!

— Не желаем! — опять раздалось в ответ.

Мир был озлоблен на Потапыча. Уговоры не помогли.

Ночью дед разбудил меня топить овин. Подвезли на Буланке воз ржаных снопов из скирды, аккуратно, чтоб не мять колосьев, не осыпать зерно, посадили на колосники. Сбросили вязанку поленьев к теплине, спустились по лесенке в яму. Дед зажег фонарь, уложил дрова клеточкой в середине ямы, подсунул кусок бересты, чиркнул спичкой, береста ярко вспыхнула, сухие дрова загорелись ровным пламенем. Жар потянулся вверх, в пазы у стен, стал нагревать колосники.

Дед сидел на чурбаке, изредка поворачивал поленья ожогом. Я испек в золе картошку, и мы, обжигаясь, ели ее, посыпанную крупной солью. Подгорелые картофелины были на редкость вкусны. От сытости и тепла разморило, захотелось спать.