Павел Паутин - Дом с закрытыми ставнями

В общине все о чем — то шептались, собирались отдельными кучками, молились нехотя, будто насильно. Отец стал нервным, раздражительным. Никто словно и не замечал его как пресвитера общины. Отец дрожал теперь над каждой копейкой.

И вот однажды он сказал матери:

Придется, Матрена, дом продать да купить поменьше. Того и гляди жевать будет нечего.

— Делай что хочешь, — безразлично ответила мать. — Господь всему судья… Его воля.

Мы с Ванюшкой переглянулись: уж очень ненавистен нам был этот дом, а тут вдруг словно бы и загрустили — все — таки мы выросли в нем. А может быть, мы просто смутно почувствовали, что теперь начинается для нас какая — то новая жизнь, и от этого стало тревожно?

Пришел Евмен потолковать с отцом о делах общины.

Дом надумали мы продавать, — заявил отец. — Все равно община маленькая стала, доходов почти никаких. Может, куда уедем.

Покупателя тебе искать не надо, он здесь, — с усмешкой объявил Евмен.

Кто?

Я. А откуда у тебя деньги — то? — отец просверлил Евмена взглядом.

Ты не спрашивай об этом, а лучше называй цену.

Сто, и ни рубля меньше.

Сто тысяч? Да ты что, сдурел, брат?

А что, не стоит разве? Семь комнат, зал, теплые сени, кухня, столовая, кладовая, теплый подвал, колодец, два погреба, сад, пасека. Это как, по — твоему? Пустяки?

Ну, нахвалил куды с добром! Много просишь, брат, много. Больше восьмидесяти не дам.

Да лучше уж сжечь, чем…

Твое дело, брат, а я могу и другой купить. Такого покупателя, как я, тебе не найти. Подумай, брат Никифор, с женой посоветуйся.

Что мне советоваться? Я — хозяин! Я! — разозлился отец.

Наконец они срядились. Евмен дал девяносто пять тысяч. Себе мы купили неподалеку неказистую избенку.

Я простился с замерзшим родником, с могучим кедром и, вздохнув, напоследок прокатился с ледяной горки.

Распродал отец и всю нашу мебель, только инструменты оставил.

Новая изба встретила нас холодом и сыростью. Стены ее были не оштукатурены и не побелены, бревна потрескались. Здесь мы зажили еще хуже. Отец продал собачью доху и надевал старую грязную фуфайку. Мать носила дешевые ситцевые платья. Даже на собрания ходила в старой суконной юбке и черной шерстяной шали с оторванными кисточками.

Община нам не помогала, братья и сестры говорили:

Носят на себе что попало, а у самих на книжке, поди, лежат тысячи. Прибедняются…

Отец съездил в город и привез какую — то шкатулку. Думая, что мы с Ванюшкой спим, он высыпал на середину стола грудку золотых вещиц: кольца, часы, браслеты, серьги…

Зачем ты это купил, Никита? — мать заплакала. — На что жить — то будем? Теперь вот смотри на это добро…

Проживем, мать, — отец сгреб золото в шкатулку и запер ее на ключ. — Я слыхал, что опять денежная реформа будет. Деньги деньгами, а это золото. Вдруг война или еще что — нибудь. На Север поедем, там у всех бешеные деньги. За каждую вещицу в три раза больше дадут, — отец положил шкатулку в окованный железом сундук, щелкнул внутренним замком да еще повесил большой висячий замок, сунул ключи в карман ватника.

На следующий день отец заколол моего любимого быка Борьку и мясо продал на базаре, а ели мы хуже некуда.

Я спросил у отца:

Ты зачем продал мясо? У меня даже голова кружится. Все картошка да капуста.

Ты должен благодарить бога за все — и за хорошую пищу, и за плохую; за удобную постель и за отсутствие всякой постели; за чай с сахаром и за чай без сахара, — сердито ответил отец.

Наш ветхий домишко состоял из двух тесных комнат. На кухне пристроили сундук, дощатый стол и длинную скамью. На стене висели ходики. В углу громоздилась печь. За ней приютилась моя лежанка, скрытая занавеской. У печки всегда лежала куча дров. Спальня выглядела уютнее: широкая деревянная кровать, стол, накрытый белой скатертью, на нем тяжелое зеркало, а на стене обвитые вышитыми полотенцами портреты матери и отца… Единственной утехой тех дней были для меня книги.

Я выменял на самодельные игрушки у одного школьника электрический фонарик и несколько новых батареек.

Ночью, когда все спали, я с головой укрывался одеялом и включал фонарик. На раскрытую книгу падал яркий свет. За несколько ночей я прочитывал книгу, и каждая новая книга открывала мне новый, интересный мир.

У Ванюшки постоянного места не было. Он спал то со мной, то на сундуке, то ютился у Сашки. Так бедно и безрадостно мы жили…

Наступила весна. Пахнуло из леса сыростью стаявших снегов, прохладой из оврагов, глубоких, как сон.