Михаил Стельмах - Над Черемошем

— Удирает, удирает, Ганна, — подойдя к машине, подтвердил Илья. — Даже поужинать не захотел с нами.

— А ты звал или так только сказал, для приличия?

— Сказал, как ты бы хотела, — отрезал Палийчук.

— Вряд ли! — улыбнулась женщина. — Так что же, Микола, едешь?

— По сыну соскучился, — соскочив на землю, ответил Сенчук.

— Тогда и уговаривать не будем. Только заезжай на минутку, возьмешь гостинец для сына. Не забыл он еще тетку Ганну?

— Не забыл.

— Так, выходит, уезжает от нас критика? — насмешливо и с сожалением обращается Ганна к Сенчуку.

— Уезжает, Ганна, дает дорогу похвале.

— А что же, и она придет, — уверенно говорит Ганна. — В прошлом году у нас достижений меньше было и трудодень меньше весил, а хвалили больше.

— И верно, больше! — подтверждает Илько. — А в этом году такая скупость на похвалы, точно их теперь со дна моря вылавливают. Удивительно!

— Не удивляйся, муженек. В прошлом году мы сделали меньше, меньше было и недостатков, если взять в расчет нашу молодость… А о садоводстве, Микола, позаботимся. Сам посуди, разве возможно: какого писателя ни почитаешь — все пишут про сады, почему же не каждый председатель их сажает? Я думаю, на земле должно быть больше садов, чем в книгах.

— А ведь умеет моя председательша к месту слово ввернуть, — не удержался от похвалы Илько.

Улеглись последние песни молодых парней, и теперь по улицам явственнее растекался гул воды и моторов. Хоть и не велика электростанция в селе, хоть и пропахла она сладкой кукурузной мукой, но гуцул любуется ее красотой и работой, и никто уже вам не скажет: «Еду молоть на мельницу», а только — «поеду на электростанцию».

Это новое здание, обрамленное манящим венком из разноцветных лампочек, было слабостью Палийчука. Дня не проходило, чтобы он не забрел сюда, не послушал бы с удовольствием шум воды и машин.

Палийчук, выходя с электростанции, улыбнулся и положил тяжелую руку на плечо жены, размышлявшей, как лучше поговорить о сегодняшнем собрании. Ганна без слов поняла, о чем думает муж.

— Радует меня этот гул, как мальчишку.

— Это потому, что в нем бурлит твоя отвага, Илько. И куда ее ни приложишь, всюду будет радость. Правда?

— Правда, — кивнул Палийчук и покосился на жену. «Вот хитрющая, словно бы и не говорила ничего, а сказала все». И он задумался, охваченный очарованием нового дела и новых дней.

И уже вдыхал запахи яблоневого цвета, видел молодые деревца, облепленные розовыми лепестками.

Подходя к дому, Палийчуки заметили во всех окнах яркий свет.

— Посмотри, Ганна, кто-то без хозяев хозяйничает. — Илько перепрыгнул через перелаз и подал руку жене. — Не родня ли сошлась после собрания на заседание?

— Верно, родня, — не выразив удивления, согласилась Ганна, прислушиваясь к говору, доносившемуся из хаты.

Илько осторожно заглянул в полуотворенное окно. В хате расположились, как дома, ближайшие родственники и друзья, а также дед Шкурумеляк и все члены правления, которые когда-то голосовали за то, чтобы избрать председателем колхоза Илька.

Это ночное посещение растрогало Палийчука: «Болеют люди за колхоз».

— Говорить будем осторожно. И так взбудоражили человека на собрании больше, чем надо, — наставляет собравшихся рослый Тимко Шугай.

— Всех взбудоражил Сенчук. И хорошо сделал, а то, выходит, мы привыкли к своим недостаткам и только отмахиваемся от них, как от мух, да почесываемся, а не исправляем, — подает голос хитрец Пилип Яцков.

— Что ж вы об этом на собрании не сказали?

— А у меня свой метод воспитания.

— Какой?

— Не всякого человека надо распекать при людях. То же самое можно сказать тихонько, деликатно, среди своих. И, к примеру, Илько, если погладить его по шерстке, лучше сделает, чем ежели ему по волоску вихры выдирать. Я за индивидуальный подход к критике.

— Илька можно и больше пощипать, — бросает Иосип Коровай.

— Замолчи… морганист! — внезапно ввернул ученое словечко Шкурумеляк, и взрыв хохота потряс хату. — Электричество кто провел? Пруды кто завел? А в амбарах не трещат закрома от зерна? А едите вы кукиш с маком или коржи с маком? По правде сказать, на Илька и солнцу глянуть приятно: лицом красавец, грудь в орденах и медалях, да еще партийный. Я на вашем месте на руках бы его носил!..

— Этак у нас, дедушка, рабочих рук убудет, — съехидничал Коровай.

— Языка бы у тебя убыло! Вырос он с лопату.

— Да будет вам! Сцепились! — унимает спорщиков Тимко Шугай. — Мы сюда не ссориться собрались, а расти… — и замолчал, увидев появившихся на пороге Илька и Ганну.