Александр Серафимович - Том 3. Рассказы 1906–1910

Когда он проходил мимо зеркала, маленький Павел Иванович видел его с головы до пят. Когда шел дальше и поворачивался по углам, маленький Павел Иванович чувствовал и высокую наваченную грудь, и темную зелень сукна.

«Не пора ли снимать?» – проговорил маленький Павел Иванович.

Но большой, так же степенно и важно, не сгибая поматывающихся рук, проговорил:

«Зачем же? Снять успеем…»

«Как бы не помять», – заискивающе проговорил маленький.

«На фигуре не помнется, а на стул положить, складки на сукне сразу».

Тогда помолчали, и маленький Павел Иванович сказал:

«Так, может, вам бы пройтиться?»

«К Любаше разве?» – улыбнулся большой Павел Иванович.

Маленький захихикал.

Вышли. Но на улице, где сурово стояли огромные дома и небо лишь узкой полоской синело меж их верхушками, шли бесконечно люди и катился вечный грохот, оказался один Павел Иванович, маленький. Он мелко, со своим обычным, невысказанным испугом, засеменил, чувствуя себя потонувшим и ничтожным.

Публика торопливо шла туда и назад, не обращая на него внимания, но серый люд почтительно давал ему дорогу, расступаясь направо, налево. И понемногу вырос большой Павел Иванович. Он широко, неторопливо шагал, высоко держа подпираемую воротником голову, прямо, как корсетом, охваченную талию; наваченная грудь горой поднималась; сабля мерно и в такт шагу похлопывала по ноге. Павел Иванович маленький подобострастно и умиленно заглядывал сбоку.

Когда пришли к Любаше, она всплеснула руками:

– Господи! А ведь я думала, настоящий околоточный!..

Маленький Павел Иванович мелко захихикал, но сейчас же стушевался, а большой проговорил:

– Околоточный и есть, – я поступил на службу.

И прошелся из угла в угол комнаты. Любаша восхищенно следила за ним, чувствуя, что какая-то черта значительности легла между ним и ею и что теперь нельзя налить ему в шапку воды или помазать горчицей губы.

– Вам, может, кофею?

Это было в первый раз, что она угощала его; но теперь, казалось, так и надо.

После кофе Любаша прыгнула к нему на колени.

– Помнешь.

Встал и ходил, а она смотрела на него, присмиревшая.

– Какой вы!.. Вас не узнаешь.

– Служу по полиции.

И ведь в сущности он действительно служит. Осталось шесть дней, – что из того?..

Когда вышел и снова оглушительно накатилась улица, на минутку показался было маленький Павел Иванович, суетливо дававший дорогу. На углу стоял городовой, бравый, рослый, краснолицый. Он вытянулся и, глядя на Павла Ивановича, откозырял. Павел Иванович слегка взмахнул к фуражке белой перчаткой. Тогда маленький Павел Иванович окончательно исчез, и остался один, большой.

С этого времени все, естественно, приняло иные, соответственные размеры. Дома несколько подались, стали ниже, тротуары уширились, попросторнели. Люди, торопливо шедшие навстречу и обгонявшие, разом потеряли индивидуальность. Прежде каждое лицо он видел и отчетливо запоминал; теперь все они одинаково мелькали мимо, как желтые пятна. Не было ни гимназистов, ни помещиков, ни женщин, ни мужчин, ни детей. Точно зеленое сукно мундира на его плечах стерло с них все отличия и на всех наложило печать однообразия и подчинения.

Он шел высокий, стройный, и по плитам тротуара ступали его лакированные сапоги. Городовые козыряли. И нес он священно некую тяжесть, которую и сам не умел назвать.

Встречавшиеся офицеры по-прежнему выделялись пятнами, но уже не казались недоступными богами, и он, прямо глядя им в лицо, козырял, и их глаза смотрели так же, как и его.

Зашел в ресторан, закусил и выпил. В голове шумело, шумели голоса, стоял смех, звон посуды, и движения его приобрели непринужденную беглость и легкость.

– Шестьдесят процентов скидки-с, – низко кланяясь, подал официант счет.

Расплатился и вышел, и раздражение все росло.

– Мне не скидка, не проценты нужны, – мне порядок нужен. Ага, ррракалии!.. В кухне небось грязь, прислуга неряшливая, торгуют вместо двух – до четырех… Я ввас!..

Он грозно поглядывал, и все крутом, казалось, молча подчинялось. Все, что жило кругом, шумело, двигалось, говорило, – жило, шумело, двигалось, говорило только потому, что нуждалось, ждало, жаждало порядка, кричало о порядке.

– Осади назад!

Извозчик испуганно попятил лошадь.

– А ты что же это… на мостовой навоз?! – И он чувствовал, как белеют перчатки на руках и над самыми глазами – козырек.

Дворник испуганно схватил метлу и лопату:

– Зараз все вычищу, ваше благородие…