Иван Шутов - Апрель

В пасхальное воскресенье отец и Рози отправились к увеселительным балаганам на площади. Среди них карусель Руди была само великолепие. Она кружилась, поблескивая цветным стеклярусом подвесок, убранная в трепещущие ленты. Кони, жираф и верблюд мелькали под грохот оркестриона в бесконечном карусельном беге. Руди сидел в будке кассы. Он принимал от малышей никелевые монетки, складывал их ровными столбиками, пряча потертые ассигнации в пухлый бумажник. Увидев Рози, он вышел из будки, улыбнулся, обнажив гнилые зубы, снял шляпу. «Вы будете хозяйкой всего этого, Рози. — Шляпа описала круг великолепных владений Руди: голубую будку кассы, пеструю карусель, оркестрион. — Это все будет ваше, Рози. Все».

В глазах Рози кружились коричневые жесткогривые кони, пестрела размалеванная, как жердь шлагбаума, шея жирафа, серьезный в легкомысленной этой компании верблюд величаво проносил свои горбы. Это был мир, который великодушно отдавал ей Руди. Отец был им очарован. «Твое слово, дочка, — сказал он. Решай».

Рози закрыла глаза. Карусель вызывала у нее тошноту. Она не хотела видеть ее хозяина. Оркестрион рвал барабанные перепонки…

«Отец, разве ты хочешь моей смерти? Я не хочу бродить по свету с каруселью».

Отец испуганно глянул на нее. «Бог с тобой, дочка! Я не враг тебе. Но дела наши очень плохи». И больше не напоминал ей о предложении Руди, хотя карусельщик продолжал вечерами приходить к ним.

Это была самая безрадостная весна в жизни Рози…

— А теперь я так счастлива, Фридрих! — заключила она свой рассказ. — У меня шумит в голове от радости. Я хочу петь. Этот апрель принес мне радость.

— Да, Рози, — сказал Гельм, — этот апрель — прекрасный месяц. Он принес нам так много нового. В нем я нашел тебя. Этот апрель призвал нас к труду, которого мы до сих пор не знали. Вместе с советскими строителями мы возводим мост. Не деньги, не конкуренция, а большая душа создает его. Светлый мост назвал бы я его… И все это в апреле…

Они вошли во двор. В окнах цвели красным, зеленым и голубым шелковые абажуры. Мягкий свет луны, казалось, омыл плиты двора. Из угла, где стояла беседка, пахло сиренью.

Двор был пуст. В окне квартиры Катчинского, как тень, мелькнул силуэт старухи Гарриет. Рози и Гельм направились к беседке. Человек в форменной фуражке, сидевший на ступеньке лестницы в мансарду, поднялся и пошел им навстречу. Это был полицейский.

Венская полиция недавно получила обмундирование, очень похожее на форму гитлеровских солдат. На полицейском была новенькая, с высокой тульей фуражка, мало чем отличавшаяся от эсэсовской.

— Фридрих Гельм? — спросил полицейский, поправляя пояс. — Где это вы шляетесь? Вот уже три часа я торчу здесь, как фонарь на улице.

Гельм удивленно взглянул на полицейского.

— Вы могли бы торчать и все шесть. Я не назначал вам свидания. Что вам угодно?

— По приказу комиссара полицайбюро первого района я должен вас доставить к нему, — ответил полицейский.

— Что такое, Фридрих? — тревожно спросила Рози. — Что нужно полиции от тебя?

— Не знаю, Рози. — И обратился к полицейскому: — Зачем я понадобился комиссару?

— Не могу сказать. Мне приказано разыскать проживающего по Грюненкергассе, два, Фридриха Гельма и доставить его в полицайбюро. А остальное комиссар сам объяснит вам. Идемте.

Рози крепко держала Гельма за руку и до самого участка не проронила ни слова. Радость чудесного вечера была отравлена грубым вторжением полицейского, от мундира которого несло запахами армейского склада.

У кабинета комиссара полицейский оправил мундир, постучался. В ответ раздалось что-то похожее на мычание. Очевидно, это означало разрешение войти.

При первом взгляде на полицейского комиссара Гельм безошибочно определил в нем старого солдафона. У кого еще могут быть такие оловянные глаза, отвисшие, как у бульдога, щеки, низкий лоб? Только у офицера «третьей империи»! А рот, жесткий и узкий, похожий на отверстие копилки, раскрывавшийся лишь для грубой брани по адресу солдат и льстивых заверений в преданности фюреру! А пробор посередине, разделяющий прилизанные волосы! Серые стены казармы теряют свой смысл, когда на их фоне не показывается такое лицо, истинное воплощение тупой и наглой военщины. Для полноты картины не хватает железных крестов.

Гельм, как перед схваткой с врагом, внутренне собрался. Сомнений не могло быть — за столом сидел враг.

Кивком головы комиссар пригласил Гельма сесть.

— Кто это? — спросил он, поведя глазами в сторону Рози.