Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Так что же лучше? Говорить или играть в молчанку?

— Ох, хитрун! — воскликнул Харламов. — Будто и не знаешь, что для нас лучше, а что хуже.

— Может, и знаю, да только не то, что знаете вы. Вот и прошу: скажите мне в глаза все, что думаете. Не обижусь.

— Думок-то много, а высказать их складно не умею. Сошлюсь на лошадей, пример для нас доходчивый и понятный. — Харламов поудобнее уселся в кресле, отодвинул стакан. — Михаил Тимофеевич, ты природный хлебороб. Думаю, тебе не надо пояснять, что лошади бывают разные, есть верховые, есть верхоупряжные, упряжные и есть тяжелоупряжные, лошади ломовые, и среди них когда-то особо выделялись воронежские битюги. Так вот, эти воронежские битюги имели силу необыкновенную, как у трактора-тягача. Теперь битюгов уже нет, перевелись кони-богатыри. В работе эти силачи были незаменимы, и чем спокойнее, без рывков они наваливались на хомут, тем больший груз везли — только поскрипывали оглобли. Скакать, лететь наперегонки они вообще не умели, да такое занятие им ни к чему. Представь себе, если бы эта громоздкая лошадка, впряженная в тяжело нагруженный воз, вдруг начала бы прыгать и подплясывать, то срываясь на рысь, то останавливаясь. Смогла бы она везти многотонный груз? Не смогла бы! Так вот, говоря иносказательно, мы, председатели, и есть те самые воронежские битюги, и не наше дело взбираться на трибуну, выкрикивать справедливые слова и поучать других. Наше дело — тяжело груженный воз, у тебя он именуется «Холмами», а у меня «Россией», и чем спокойнее и равномернее мы станем налегать на свои хомуты и идти ровным, размеренным шагом, без рывков и подскоков, тем больших успехов добьемся… Чего усмехаешься? Не согласен со мной?

— Рад бы согласиться, да не могу, — ответил Барсуков, и его глаза сузились и помрачнели еще больше. — Ваш пример с битюгами несправедлив хотя бы потому, что эти тяжеловозы что есть силы налегают на хомуты и ни о чем не думают. Мы же обязаны везти воз и думать, как мы его везем и куда везем. По-вашему же получается: мы, председатели, ни о чем, кроме зерна, мяса, молока, и не помышляем. И, кроме пахоты, сева, уборки, нас ничто не тревожит. А ведь это не так! Жизнь станицы не только сельхозпродукты, а и люди, их повседневная жизнь, и среди этих людей — мы с вами.

— Вижу, пример с битюгами тебе не понравился. Ну что ж, давай обойдемся без битюгов. — Харламов наклонил свое грузное тело, с трудом дотянулся до селектора. — Анастасия Ивановна, прошу повторить. — И миловидная девушка тотчас принесла свежий чай, с желтыми, качающимися в стаканах пятачками лимона. — Хорошо, без битюгов. Поставим вопрос так: нужна ли председателю ораторская прыть? Я убежден: не нужна! Пусть ораторством занимаются скакуны и иноходцы, а ломовики пусть тянут свои возы.

— Опять ломовики? — усмехаясь, спросил Барсуков.

— Больше не буду. — Харламов допил чай, потер крупный нос, о чем-то думая. — На этой беспокойной должности ты пребываешь сколько?

— Одиннадцатый год.

— Тоже немало! А я председательствую уже четверть века. У тебя одна звездочка, а у меня их две. — Харламов покосился на дырочку в лацкане барсуковского пиджака. — И поверь моему опыту: да, точно, от нас требуют именно зерна, мяса, молока, яиц, и поэтому нам нужны не слова, не горячие речи и, если хочешь, не бег с препятствиями, а дела и дела. Все десять лет ты и занимался делом и добился немалых успехов, в чем-то даже обогнал меня, своего соседа. Так и занимайся этим делом, чего тебе еще? Так же нельзя нам бросаться — то в одну крайность, то в другую. Золотая середина — вот то, что нам нужно… Помолчи, помолчи, раз уж приехал меня послушать. Пей чай и вникай в слова старшего. Что у тебя получилось тогда, на активе? Получилось, что Барсуков взял за грудки Барсукова, вот что! А зачем? Кому это нужно? Ты призывал нас, председателей, да и не только нас, смотреть на себя со стороны. А зачем? Кому эта затея нужна?

— Думаю, не только одному мне, — не утерпел Барсуков. — Видеть свои недостатки и самому их изживать — разве это плохо?

— На словах — да, звучит оригинально и смело.

— Так должно быть и на деле!

— Разберемся, что же плохого ты увидел в себе, собственно, не в себе, а в том, выдуманном тобою председателе? — продолжал Харламов, отодвинув пустой стакан. — Ничего страшного! Ну, прежде всего ты увидел то, что в «Холмах» ты был единоначальником и теперь таковым быть не желаешь. Но позволь спросить: разве плохо, если единоначальник быстро, оперативно делает доброе дело, нужное для колхоза и колхозников, и если своей властью решает важные, не терпящие отлагательства вопросы? Хозяйство «Холмов» огромное, оно требует глаз да глаз, и нельзя по всякому пустяку устраивать дискуссии и разводить прения. В практике нашей работы бывают такие моменты, когда вместо проведения заседания всем членам правления следует отправиться, к примеру, на прополку свеклы. Во всем, Михаил Тимофеевич, необходимо чувство меры, а у тебя, как видно, ее, этой самой меры, частенько не было. Второе: тебя испугал Казачий курень, свое же детище. А почему? К нам в станицы приезжают командированные и даже зарубежные гости. Как с ними быть? Где им спать? Где пообедать, позавтракать? Вопрос жизненный. В «России» тоже есть дом, правда, стоит он не на живописном берегу озера, а в самой станице и называется не куренем, а домом для приезжих. Сегодня мы там пообедаем, и ты увидишь, так сказать, наш курень. Проще говоря, это нормальная, со всеми удобствами гостиница. Ты же построил таковую гостиницу не в станице, а на берегу озера, — это и была никому не нужная крайность. Назвал не гостиницей, а Казачьим куренем, звучит красиво, а тоже никому не нужная крайность. На какое-то время ты запамятовал, что мы живем в станице и что от станичников ничего не скроешь — ни хорошего, ни тем более плохого, да и скрывать-то нет нужды. Твои холмогорцы видели этот курень, знали, что туда привозят гостей, и не молчали. По станице поползли слухи, толки, сплетни. Теперь ты восстал против Казачьего куреня, вышел на трибуну и, бия себя в грудь, начал каяться — опять никому не нужная крайность. Или еще одна крайность — звездочка. Носил, никогда с нею не расставался, к этому все привыкли — и вдруг перестал носить. Почему? Что случилось? Люди это видят и понимают неправильно, то есть не так, как понимаешь ты.