Виктор Московкин - Золотые яблоки

— Неужели наешься?

— Финансы поют романсы, — беспечно сказал Генка и, подумав, добавил: — А вообще-то мы больше не заработали.

— Что ж, теперь я виноват? — спросил Илья, уловив в его словах нечто вроде упрека.

— Кто больше? — не моргнув, сказал Генка. — Еще погоди, что бригадир скажет. Меня она ругать не будет, так и знай.

— Это почему? — недоверчиво спросил Илья.

Генка набил хлебом полный рот и только промычал что-то в ответ.

Он не ошибся. Обед уже подходил к концу, когда в столовую пришла Першина — женщина лет тридцати, по-мужски крепкая, загорелая. Волосы она завязывала на затылке пучком, открывая небольшие уши с розовыми мочками.

Илья искренне залюбовался ею: этакая красавица.

Першина подсела к ним за стол напротив Генки.

— Спроси, что он меня глазами ест? — после некоторого молчания сказала она Генке.

— Что ты ее глазами ешь? — спросил Генка и засмеялся.

Илья засопел от смущения, не решаясь больше поднять глаза на бригадира.

— Сейчас смотрела, что вы там наковыряли, — сказала Першина. — Другие в первый день стараются, цену себе набивают… Я думала, до обеда закончите.

Илья понял, что она обращается только к нему, и хмуро сказал:

— Работаю, как умею.

— Вижу, что не умеешь, — уточнила Першина, а потом кивнула Генке: — Подведет тебя новичок под монастырь.

Генка ухмыльнулся, пряча глаза, а Илья натянул рукава пиджака так, что затрещали швы. Он весь подобрался от обиды и с вызовом сказал Першиной:

— Может, он меня подведет?

— Не думаю, — спокойно возразила она. — Забелин у нас из хороших работников. — Спросила Генку: — Ты объяснил новичку, какая у нас бригада?

— Да нет, не успел еще, — скромно отозвался Генка.

— Бригада наша передовая. Потому-то лодырей мы и не терпим. Вот хотим на первое место выйти. Вытянем, Генок?

— Сможем, — сказал Генка. — А Илья исправится…

— Само собой, — заключила Першина. — Не то — от ворот поворот.

«Издеваются, черти, — подумал Илья. — Ну погоди, Генка, после обеда я тебе покажу, в мыле будешь работать, не на того напал».

Взбешенный, он хотел было спорить с бригадиром, но осекся: по лицу Першиной было видно, что ее сейчас занимает совсем другое. Она пододвинула стул ближе к Генке, положила ему руку на плечо и тихо спросила:

— Что брат не показывается? Все болеет?

— Да нет, картину рисует, — так же тихо сказал Генка.

— Картину? Что же на этой картине? — спросила Першина, ударяя на слове «картина».

— Да так… ничего особенного. В комнату к безногому солдату привезли дрова. Комната голая… Старого учителя посадили на маленькую скамеечку, все ученики стоят. И санки с дровами около дверей… У всех под мышками книжки. Солдат — ученик. Живет один. Пришел с фронта и живет один. Они ему дрова привезли из школы, чтобы не было холодно. «Учащийся вечерней школы» называется.

— Это он себя?

— Не знаю… Не может быть, — задумчиво сказал Генка. — Понравится картина?

— Не думаю. Слишком невеселая. Что он все такие выбирает? То вдруг убитого солдата в окопе нарисовал, и папироска курится… Приезжал бы рисовать Перевезенцева, работает — загляденье.

— Пробовал же! Ничего не получается.

— Это Гришка Перевезенцев виноват. Застывает, как мертвый. Время надо, пусть привыкнет Гришка под карандашом сидеть.

— Скажу Василию.

— Скажи. От меня привет обязательно передай. Ждем его здесь. Тут такие дела разворачиваются… Пусть рисует…

Неожиданно в открытое окно столовой влетела ласточка, забилась под потолком, не зная, куда деваться. Какой уж тут обед — все сочувственно следили за усилиями птахи вырваться на волю.

— Закрутилась ты, как я, горемычная, — вдруг прошептала Першина. Сказано это было с такой болью, что Илья вздрогнул, украдкой посмотрел на бригадира. Она наблюдала за ласточкой, запрокинув голову, чуть вытянув шею, — казалось, сама сейчас сорвется и полетит вслед за птицей, укажет выход. А когда ласточка вылетела и в столовой снова поднялся обычный шум, вздохнула глубоко, провела ладонью по глазам.

— Только захотеть — и все будет. Ведь правда? — спросила Генку.

— Конечно, — самодовольно ответил Генка, не совсем разобравшись, о чем был ее вопрос.

Илья смотрел в окно на дорогу, проложенную от котлованов прямиком через кусты, мимо застроенного гаража, с грустью думал, что он этим людям совсем чужой. Вот они говорят о самом сердечном, близком, не обращая внимания, что рядом сидит третий человек, будто его и нет…