Виктор Московкин - Золотые яблоки

Когда вдруг хотелось развлечься, приходил к «свободным людям» — так называли себя Гогины приятели — и Виталий Кобяков. Его встречали с неизменным радушием. Это был «свой», из числа избранных.

Раз к Гоге забежали два «свободных человека» — Жорж и Чафыга, в просторечии Костя и Саша — и предложили прегениальнейшую мысль: выпускать газету, в которой бы на манер профсоюзных стенных газет рассказывалось о деяниях «свободных людей». Виталий, сидевший в это время у Гоги, с одобрением отозвался об умных головах Жоржа и Чафыги, решил сам принять участие в выпуска газеты.

Что это была за газета! Блеск! Во всю полосу протянулась надпись: «Без булды», а чуть пониже и помельче стояло: «Орган Своблюд». Потом, в виде киноленты, шли карандашные рисунки, повествующие о досуге «свободных» бездельников, и карикатуры на людей, с которыми приходилось сталкиваться на работе и дома. Газета в избранном обществе имела шумный успех, и от номера к номеру все изощреннее появлялись рисунки и подписи к ним.

Как-то к Гале зашел Виталий. Она сидела побледневшая и грустная. Чтобы развеселить ее, Виталий предложил пойти в клуб.

— Не хочешь в клуб, поведу в один дом. Весело будет, ручаюсь.

Галю заинтересовало, что это за дом.

— Нет, нет, — таинственно сказал Виталий. — Придешь, тогда увидишь.

Галя приоделась, и они пошли. Моросил мелкий надоедливый дождь. Сгорбившись, подняв воротники пальто, торопливо спешили по своим делам прохожие. Витрины магазинов и окна выглядели заплаканными.

У большого дома остановились. Виталий провел ее в подъезд, отряхнул мокрую кепку и нажал черную кнопку звонка. Открыл Гога, появившись перед ними в кремовой рубашке с галстуком, зашпиленным громадной медной булавкой.

Раздеваясь, Галя с любопытством осматривалась.

К ней подскочили Жорж и Чафыга, галантно раскланялись, и это ее очень рассмешило. Кроме них в комнате стояло и сидело с десяток девиц и тощих парней.

Девицы, как одна, были подкрашены. Они вертелись, постоянно гримасничали. Гале они были не в диковинку: еще на школьных вечерах она встречала таких и привыкла. Гога подошел к столу, налил в рюмку вина себе и Виталию, важно предложил:

— Пьем за красоту, — и подмигнул Гале.

Еще не освоившись со столь блестящим обществом, она подошла к книжному шкафу и начала рассматривать книги. Здесь были собраны дорогие и хорошие книги: собрания сочинений классиков и отдельные богато иллюстрированные однотомники.

Все эти книги толкали людей на добрые дела, остерегали, особенно современные, от неправильных поступков.

Внимание ее привлекла газета, висевшая на стене. «Без булды, № 5», — прочитала она, с трудом разбирая заковыристые буквы. Во весь огромный лист протянулась рисованная кинопленка, выведенная очень тщательно. В десятках кадров были изображены подвыпившие юнцы, танцующие на бутылках, грациозные девушки — голова каждой была вырезана с фотографии, тело подрисовано. На одном рисунке Гога восседал на коне и кнутом погонял сбившуюся кучку людей, в которых Галя признала прежде всего Першину, схваченную метко, и Илью, возвышавшегося над всеми. Следом, в ковше экскаватора, сидел Перевезенцев, вытягивая руками неестественно длинные ослиные уши. Ну как было не признать Олю Петренко: одной рукой она била Гогу по физиономии, другой придерживала подол платья. Под этим рисунком стояла подпись: «Защита целомудрия!»

Хотя Галю неприятно поразила грязь и пошлость, сквозившие в каждом рисунке, она все же продолжала рассматривать дальше. Она не ошиблась: в газете речь шла о Виталии. Сначала он в институте отмечает Новый год, поднимая бокал, затем — на зачетной сессии — лежит, задрав ноги на спинку кровати, под кроватью все те же бутылки и гора окурков. Следующий рисунок — на защите диплома: с идиотским выражением Виталий стоит перед кафедрой. Затем опять бутылки — «смачивание» диплома и, наконец, поезд с надписью на вагонах: «Путь следования — столица медвежьего края». И еще ее внимание остановили два рисунка: на первом — полный, цветущий юноша, сидящий, видимо, в аудитории института, на втором — он же, но исхудалый, в чем душа держится, на фоне недостроенного здания.

Было в этих двух рисунках что-то смешное, но Галя не поняла смысла. Кобяков, стоявший позади нее, охотно объяснил:

— Все просто. Пока студент на папином довольствии — ни в чем нужды не знает, а когда начал работать — стыдно папочке слать переводы бедняге инженеру.

Галя пожала плечами, но подробнее расспрашивать не стала.