Борис Ямпольский - Дорога испытаний

Рябой, бородка клинышком, шишковатый нос — приметы сошлись.

— Меня прислал Тарас. Не почините ли сапоги? — сказал я.

Сапожник выплюнул гвоздики в жестяную коробку, мрачно посмотрел на мои разбитые сапоги.

— Кожи нет, гвоздей нет…

Он снова сжал коленями туфлю, сделал шилом дырку, вставил гвоздик и стукнул молотком.

— Давай аптеку! — сказал я.

Нагнибеда внимательно посмотрел на меня, покачал головой и снова нацелился шилом.

— Где аптека? — сказал я.

— А где ей быть? — пробурчал он и кивком показал на чердак.

На чердаке было душно и царил тот таинственный сумрак, в котором со страшной тоскливой силой охватывает ощущение возвратившегося детства.

В маленькое слуховое окошко видна соседская пустынная крыша и в зеленом желобе забытый резиновый мячик.

Еле слышно, тонкой струйкой плывет навстречу приторный аптечный запах.

Я разворошил солому, потом поднял теплый войлок.

Белоснежные бинты, вата, коробки с ампулами…

Я набил в мешок сена и в сене спрятал медикаменты.

Когда спустился вниз, Нагнибеда все в той же позе, с зажатой между колен туфлей, сгорбившись, сидел на своем табурете.

— С богом! — сказал он.

— Прощай!

— Стой! Погоди…

Он тяжело, припадая на одну ногу, поднялся, и только теперь я увидел, что под кожаным передником — деревянная нога.

Мы пошли огородами, потом какими-то садами и вышли на улицу.

— К примеру, цвятной хром — тот на полуботинок, на дамский сапожок, — сказал вдруг Нагнибеда.

Навстречу шли два немца, шли в ногу и как бы разговаривали в ногу.

— А лаковое шевро, то больше на туфельки, — продолжал громко Нагнибеда.

Немцы взглянули на нас, прошли, оглянулись.

Нагнибеда усмехнулся.

— Видят, люди болбачат, значит, занимаются своим делом, местные, не боятся…

Мы вышли на площадь.

— Иди, не оглядывайся, — сказал Нагнибеда.

Иду и все время слышу рядом стук деревянной ноги: тук-тук-тук. Я с мешком сена, Нагнибеда с уздечкой и кнутом. У камуфлированных машин стоят солдаты, глазеют на нас и хохочут: как смешно и глупо переваливается этот странный сапожник в кожаном переднике! Куда идут они со своим мешком сена и уздечкой в этот пустынный день войны на краю света?

Во дворе школы немцы устроили баню. Перед всем миром голые, намыленные, в туманном пару, солдаты окатывали друг друга из ведер горячей водой, хлопали себя и кричали: «Нох! Нох!», а получалось: «Ох! Ох!» Их снова обливали, они, подпрыгивая на тощих куриных ногах, визжали, вопили и, намыленные, сигали друг другу на спины и, свистя, ездили верхом на березовых вениках, как черти.

— Выбирайся! — шепнул Нагнибеда.

Мы вышли на заросшую лопухами улочку с красным кирпичным тротуаром, с низко склонившимися над плетнями дуплистыми ивами. Вдали серели длинные амбары.

— На все добре! — сказал Нагнибеда.

И долго еще слышится на кирпичном тротуаре стук деревянной ноги: «Тук-тук-тук».

Вот и мельничные амбары. Запахло омутом, мукой, теплой паутиной и еще чем-то очень знакомым. За амбарами чудилась толпа крестьян в белых от муки свитках, подводы и кони белые. Но только зашел за угол, сразу же влип в зеленую кучу немецких солдат.

Они толпились у дымящей круглой зеленой кухни и галдели что-то свое, солдатское, голодное. «Едоки!..»

Здоровенный белобрысый повар орудовал у котла. Солдаты протягивали котелки и манерки, неотрывно следя за черпаком. Получив свою порцию, они осторожно, прикрыв ладонью манерку, проходили в сторону и там, уединившись, жевали. Те, которые еще недавно так же толпились и жадно галдели вокруг кухни, теперь, уже насытившись, икали, иронически поглядывали на толпившихся солдат, делали разные замечания и смеялись над ними.

Полным-полно зеленых шинелей. Одни сидят на земле, переобуваются; другие стоя проверяют автоматы и набивают патронами черные кассеты; третьи выкатывают из амбаров пулеметы; четвертые что-то хозяйственно перекладывают из кармана в карман или просматривают барахло: негодное выбрасывают, годное аккуратно складывают и запихивают в походные ранцы; остальные, уже готовые к походу, расставив ноги, просто глазеют в небо, выколачивают трубки, прихорашиваются перед карманными зеркальцами, рассматривают фотографии и хихикают, щелкают грецкие орехи или просто чешут языки.

Дороги назад нет, и, не глядя ни на кого, иду прямо. И казалось, будто немцы бросили все свои дела и разговоры, перестали проверять автоматы, выкатывать пулеметы и во все глаза смотрят на меня.