Борис Ямпольский - Дорога испытаний

И сквозь стук пулемета команда батальонного:

— Легкораненые, через болото — марш!

— Вперед! Вперед! — повторяют в разных местах приказ.

— Вперед! — командую и я раненым, оказавшимся в это время вблизи. Услышав командный голос, они собираются в кучку, тесно лепятся ко мне, точно, прикоснувшись, могут занять силы.

Цепко держусь за жесткий, режущий руки камыш и сам не знаю — то ли подгибаются колени, то ли кочка уходит из-под ног. Над самой головой появляется «люстра», и в ее тревожном свете вижу обращенное ко мне бледное, искаженное болью, незнакомое, но такое родное, братское лицо: «Выведешь, браток?»

А разве я знаю? Я тоже ведь так впервые в жизни…

А вокруг шумит и качается во все стороны без конца, до края земли, темный камыш.

Но удивительно: откуда только берутся силы и вера, когда от тебя ждут этой силы и веры?

Раздвигаю мокрый, холодный камыш, делаю шаг, проваливаюсь по пояс, быстро выбираюсь и командую:

— Прямо держи! Смелее!

И вот всем уже им кажется — так душа хочет и жаждет, чтобы все было хорошо, — всем им уже кажется, что у меня точный, по карте и компасу проверенный, маршрут, они взглядывают друг на друга: «Знает, куда ведет!»

И вот уж слышу за собой тяжелое дыхание, сытое чавканье болота, треск ломаемого тростника. Пошли!

Люди успокоились. Кто-то рядом утирает рукавом шинели нос; кто-то выудил из кармана крошки, кинул их в рот и, вздохнув, жует, а кто-то вслух помечтал:

— Эх, махорочки!..

— Яма! Под ноги!

Люди, подоткнув шинели, обходят чертово место. Но вот кто-то оступился.

— Лычкин! — кричат сзади. — Клади винтовку поперек. Держись!

Шумит, ужасно шумит ночной камыш. Почва, как резиновая, скользит и исчезает.

— Прямо держи! На ракету!

На берегу стоит батальонный комиссар. Он видит, как ты вывел из камышей группу, слышит бодрое:

— Братцы, земля под ножками!

— Ох, и замочил я туфельки!

— Лычкин! Тесемочки поменяй!

Комиссар подходит ко мне, вглядывается.

— Ты кто?

— Да никто.

Он усмехнулся.

— Давай, «никто», располагайся на отдых.

В кустах, у болотной, как олово, мертвой воды белеют носилки с тяжелоранеными.

Их, наверное, только принесли и поставили здесь потому, что уже больше на этом болотном островке не было свободного места.

— Батя, а батя! — сипло позвал один из раненых своего соседа. — А не помрем мы здесь?

— А может, — равнодушно откликнулись с соседних носилок.

— Батя, — снова сказал сиплый, глядя на сверкнувшую в небе зеленую утреннюю звезду, — в это время у нас в Мариуполе выпуск чугуна. Эх, не видал ты плавки, батя!

— Да, была жизнь, — печально ответили ему.

— А может, еще будет, батя? — сказал сиплый и закашлялся.

Дальше пути нет. Переправа к темнеющему вдали в свете пожаров лесу по ту сторону болота еще не наведена, а кроме того, там разгорается усиленная автоматная трескотня.

— Это что? Это все травля! А вот я вам прямую действительность расскажу, — неожиданно громко и азартно заговорили в кустах, где на земле сидели и, пряча в рукав цигарки, отдыхали легкораненые. — Камчатку на карте видели? — спрашивал товарищей усатый, в плащ-палатке, боец. — Жить трудно, но зато земля чистая — ни спекулянтов, ни торговцев. У нас, знаешь, поставил сети, только выкидывай! У нас рыба сама идет! Вот видал в кино, как бараны идут? Так у нас рыба…

Он помолчал. Видно было, главное, что мучило его, еще не поведал.

— Некоторые боятся моря, — сказал он наконец, — жмутся к конторам, к энциклопедиям, не понимают! Вот приглашаю одну: «Будешь жить лучше, чем за генералом. Авторитетно!» Молчит. «Что, по внешности не подхожу?» — «Нет, — отвечает, — ваша внешность беспрекословная».

— Не поехала? — спросил кто-то.

— Не по адресу влюбился. Нужен ей облегченный жених, — ответил усатый. Он вынул кисет из пятнистой рыбьей кожи, набил трубочку и, позабыв зажечь ее, прилег на землю и, глядя на сверкающую в небе зеленую звезду, тихо запел: «Колыма, Колыма, святая планета. Двенадцать месяцев зима, остальное — лето…»

— Мамка! Мамука!

— Что, сыночек, что, хороший? — говорила сидящая на пенечке женщина, на коленях которой лежал мальчик с повязкой на обожженном лице.

— Сейчас день или ночь, мамка?

— Ночь, милый. Спи, сыночек.

— А скоро мы домой придем, мам?

— Скоро, радость моя, скоро. Вот погаснут звездочки, и мы придем…

Раненые прислушиваются к разговору и замолкают.

Все смотрят на удивительно разгоревшуюся в небе утреннюю звезду, которая, мигая, словно что-то говорит им и обещает.