Борис Ямпольский - Дорога испытаний

Как дороги тебе эти ороговевшие рубцы морщин, обкуренные на кончиках усы, эти жесткие ласковые руки, которые всю жизнь имели дело с железом и огнем.

Зачем же он так нелепо умирает на железном полу, не увидев всего?..

Подставляешь к его рту жестяную кружку с теплой водицей и слышишь, как стучит она в зубы, — это озноб или движение поезда?

— Спасибо, сынок… — И снова куда-то далеко-далеко уплывает машинист Вакулинчук, в такой дальний рейс, которого еще не было никогда.

Вот так, «изучая настроение», иду, останавливаясь у орудий, в сизом дыму беседуя с наводчиками, отвечая на самые разнообразные вопросы обо всем на свете; задерживаюсь у раненых, выслушиваю их шепот так близко от лица, что чувствую запах крови и пота, и будто сам обливаюсь этой кровью и трудовым потом; иногда записываю адреса — имена отца и матери, братьев и сестер, сыновей и дочерей, чтобы после написать им письма. И когда во время такой беседы, или читки газеты, или песни внезапно как цветок раскроется душа человека и, бесконечно веря тебе, расскажет он то, что блеснуло в душе тихим и светлым воспоминанием, — тогда точно забываешь всю свою жизнь, остается только эта тесная железная, сотрясаемая грохотом взрывов, с запахом пороха и крови углярка. Вся жизнь — здесь, все твои интересы, мысли, вся нерастраченная молодая любовь с ними.

По насыпи бегут с зеленым фонарем: путь исправлен.

Бронепоезд с ходу тормозит, останавливается, дает задний ход все быстрее, все усиленнее; замелькали телеграфные столбы, темные строения разъезда, роща, поля; ворвался пряный, пахнущий дождем, жизнью, травами ночной полевой ветер. Легче, свободнее дышать. Ярче заблестели лампочки. Стук колес стал напоминать ход пассажирского поезда, явилось радостное ощущение пути, движения и ожидания.

«Киев!.. Киев!..» — выбивают колеса.

Кто-то у снарядов — голова в окровавленных бинтах — запевает: «Наш паровоз, вперед лети!..»

Просыпаются дремлющие у железных стен бойцы; словно испившие свежей воды, подымают головы раненые. И кто может — громко, а кто — тихо, еле слышным шепотом, подтягивают.

Песня, точно переданная броней, перекидывается в соседний вагон.

Теперь уже поют и зенитчики, и на открытых платформах ремонтники. Поет старый машинист в закованном в броню, наполненном красным светом паровозе, поет молодой кочегар, лопатой подбрасывающий уголь в огненную топку:

Ирпень… Беличи… Святошино… Даешь! Даешь!

Пост Волынский… Караваевские дачи… Киев 1-й пассажирский. Кто в Киеве? Наши?

Наши! Наши! Спотыкаясь, бегут к поезду, стучатся в железную броню, кричат. Кто-то вихрем налетает, целует в глаза, в щеки…

На путях станции Киев рвутся снаряды.

Взрывной волной разбиты все окна штабного вагона. Ветер перебирает страницы брошенных на столах книг и, быстро просмотрев, со злостью кидает их на пол. Дальше пути нет. Там, на левом берегу Днепра, за Борисполем, Юго-Западная уже в руках врага.

— Товарищ командир бронепоезда! Пулеметы сняты! — криком докладывает в разбитое окно усатый Поппель, вытягиваясь и неумело прикладывая рабочую руку к пилотке, и неожиданно тихим, застенчивым голосом добавляет: — Степан Иванович! Тут, на перроне, жинка, пришли прощаться…

С пулеметами и бронебойками на спинах цепочкой уходим в ночь к серой громаде вокзала. Позади на бронепоезде гремят взрывы.

На дверях вокзала кто-то мелом написал: «Поездов больше не будет».

В огромном сводчатом пассажирском зале гулко отдаются шаги.

— Проверить оружие!

Вдруг потух свет, стало темно и сразу так тихо, что даже страшно, — будто все перестали дышать.

Мы вышли на площадь. И то ли показалось, то ли в самом деле с темного неба слезой скатилась и пролетела звезда и упала где-то там, за темными корпусами «Ленинской кузницы».

Привокзальная площадь, которая была всегда полна жизни, криков разносчиков и носильщиков, казалась вечной пустыней.

— Что, будем рядом? — тихо спросил худенький Маркушенко, проводник международных вагонов.

— Давай! — сказал я.

— А страшно?

— Да.

— Рядом-то лучше.

— Ладно.

— Ты смотри держись меня, — храбро проговорил Маркушенко.

— Хорошо.

— Замечай…

Пошли улицы с давними мирными названиями: Жилянская, Безаковская, бульвар Шевченко…

И от знакомых названий улиц, знакомых перекрестков, воспоминаний, от какого-то особого, удивительного, только этому городу присущего воздуха так сжимается сердце…