Борис Ямпольский - Молодой человек

— Хочешь?

— Ну?

— За мной!

— Это куда?

— А тебе все сразу и скажи.

Он пошел вперед, осторожно ставя вывороченные ноги. Я не мог сдержаться и засмеялся. Он полуобернулся на тросточке, как на оси, и округлил глаза.

— Опять за свое?

— Это я нечаянно.

Он снова пошел, подтанцовывая, будто его на каждом шагу дергали за ниточку. Бывает же такое на свете.

— Далеко идти? — спросил я.

— Не устанешь, — сказал он.

Мы пошли по улице вверх, а потом свернули в переулочек, в один из тех похожих на щели переулочков, где хибарки подслеповато и подозрительно смотрят на вас. А дальше уже и хибарок не было. Какие-то норы в склоне горы, на веревках висело белье, женщины купали в корытах детей; и женщины и дети глядели на нас, пока мы проходили.

Мы подымались все выше и выше, теперь уже не было и нор, а встречались одни большие камни. Я почувствовал что-то недоброе.

— Мне это не нравится, — сказал я.

— А кто тебя спрашивает, нравится тебе или не нравится.

Вокруг были одни валуны.

Мы стояли на горе, откуда видны были крыши города, и среди валунов был вход в пещеру. В пещере дымил костер, сверху капала вода и испарялась на угольях.

В тумане сидели черные, задымленные пацанята, и кто грыз кость, кто щелкал семечки, а кто камнем разбивал грецкие орехи.

В углу на соломе лежал верзила. И это был человек-картина. На широкой груди его в лиловых джунглях на лиане раскачивалась длиннохвостая мышь с человеческим лицом. Пацаны глазели и спрашивали:

— А это что за птица?

— Шимпанзе, — объяснял верзила.

— А зачем такое? — спрашивали пацаны.

Кроме шимпанзе толстый, удивительно живой удав-змея обвивал несколько раз его толстую руку и наконец спускался вниз к ладони, раскрывая пасть, очевидно готовый укусить каждого, кто поздоровается с ним за руку.

Пацаны разглядывали и змею:

— Уй-уй!

Я уже понимал, что попал куда не надо, но не хотел показаться трусом и продолжал стоять и оглядываться.

— Ты чего высматриваешь? — спросил Бестер Китон.

— Ничего я не высматриваю.

— А чего зыркаешь?

— Я не зыркаю.

— Да он, может, легавый, — сказал вдруг тонкий голосок.

В пещере было сыро и холодно. Костер догорал и наконец потух. Снаружи доносились глухо гудки паровозов и шум города, будто с того света. И так скучно, так невыносимо показалось мне в этой компании, среди этих бесстыжих, хвастливых, продувных рож. Я осторожно двинулся к выходу.

— Ты что задумал? — спросил Бестер Китон, ковыряя спичкой в зубах.

— А что случилось?

— А вот что случилось: тут не двигаются без разрешения. — Он кинул сломанную спичку и вынул из коробки новую.

— Да вы что, не видите, он легавый? — снова произнес тонкий голосок.

Поднялся гвалт. На пороге пещеры появилась тень.

— Кто скажет слово, тому секир-башка!

Если тот, в канотье, был похож на Бестера Китона, то пришелец, жгучий брюнет с полубаками, походил скорее на Гарри Пиля.

— Ну что, отнес? — спросил Гарри Пиль худенького мальчика, тихо сидевшего в углу.

— Приставучий какой, — буркнул мальчик.

— Тебя о чем спрашивают — отнес?

— Вот прилипало, — сказал мальчик.

— Еще раз вякнешь, юшкой умоешься.

— Прилипает как банный лист, — заскулил мальчик.

— Снова тявкаешь? — удивился Гарри Пиль.

— А что, молчок? Да, молчок? — закричал мальчик.

— Макаронная работа! — сказал Гарри Пиль и вдруг ударил его кулаком по голове. Мальчик, как мешок, опустился на землю. — А это еще что за скелет? — спросил Гарри Пиль, глядя на меня.

— Я его привел, — сказал Бестер Китон.

— Скинь чепчик! — сказал Гарри Пиль.

Я не знал, чего он хочет. Тогда он осторожно, двумя пальцами взялся за пуговку и снял с меня кепочку.

— Артист! — Он вынул папиросы «Сафо». — Куришь?

Хотелось сказать: нет. Но я протянул руку за папироской и сказал:

— Случается.

Он вынул толстую, в виде бочки, зажигалку, нажал на донышко, она вспыхнула, как бы облитая бензином.

Вокруг молча пыхтели папиросками, и в темноте только ярко разгорались огоньки. Все молчали. И я молчал, ожидая, что будет дальше, испытывая приобщение к чему-то тайному, отчаянному.

Я пыхтел папироской, затягиваясь дымом, чтобы так же, как они, выпускать дым одновременно изо рта, и носа, и ушей. Но меня мутило. Все дальнейшее было похоже на обложку журнала «Радиослушатель» — в глазах быстро кружились желтые, зеленые и оранжевые круги.

Гарри Пиль прищуренно взглянул на меня.

— «Бублики Шараф-заде» знаешь?