Михаил Щукин - Рядовой случай

— Руки у работников из задницы растут, — шепелявил он беззубым ртом. — Сломать и то не могут, а уж срубить чо-нибудь путнее — говорить неча. Лишь бы деньгу схапать. Нет, ничо тут доброго не будет, раз без ума зачали. Кому она помешала, колокольня? Правда, что без царя в голове.

А ведь прав оказался ехидный дед, прав. Сейчас Карпов частенько вспоминал его слова и соглашался с ними.

Через неделю стояки до половины порушили. А потом позвали на помощь технику. Обмотали вокруг стояков толстые тросы, концы их прицепили к трем лебедкам и к четырем тракторам и по общей команде натянули. Выпрямившиеся тросы звенели, рев от тракторных моторов накрыл Оконешниково, стояки какое-то еще время крепились, дюжили, но вот к моторному реву добавился громкий треск, и они начали крениться на сторону. Сначала медленно, а потом быстрей и быстрей и вдруг перевернулись и стоймя грохнулись в землю. Пыль, щепки, доски — все поднялось вверх, как извержение вулкана. Но еще выше темного облака, возникнув, как будто из него, взмыл белый голубь. Отчаянно, быстро-быстро хлопая крыльями, он взвился в самое небо и исчез из глаз. Как, каким образом оказался он там, почему не вспугнули его раньше шум и грохот — неизвестно. Вслед голубю, свечой ушедшему в небо, полетел истошный, старушечий вопль:

— Господи, горе-то, бог нас спокинул! Это душа евонная, в голубе!

Над старухой смеялись, а она грозила темным, крючковатым пальцем и зло кричала, ломая тонкие, поблекшие губы:

— Попомните, попомните, когда слезами заревете!

Прошло еще несколько лет. Новый начальник ОРСа долго ругал предшественника, что тот своротил колокольню. А сам все ходил и поглядывал на уродливую, покатую крышу. И в какой-то день осенила его идея: а почему бы в бывшей церкви не сделать кафе. Современное, красиво оформленное кафе, как делают у добрых людей в иных краях. Идея эта, видно, понравилась и начальству, потому что оно вырешило денег и даже помогло найти городских оформителей. Приехали в Оконешниково из города стройные бородатые парни, содрали бешеные деньги и все лето, не выходя, просидели в бывшей церкви за работой, там же и спали. Но зато уж изладили! Когда Карпов вошел туда в первый раз, он едва рот не открыл от удивления. Ему даже показалось, что не у себя в Оконешникове, а попал по ошибке в городской ресторан — до того все было красиво. Теремки, как на картинках, люстры из жести, подвешенные на толстых цепях; на черных, лаковых стенах — белая чеканка. Особенно ему одна понравилась: Ермак Тимофеевич, схватив татарина за ноги и размахнувшись, замедлил чуток, прикидывая — куда бы того швырнуть?

— Ну, как, а? — спрашивал начальник ОРСа, подталкивая Карпова локтем. — Высший класс! Культура в деревню пришла!

О том, что в Оконешниково пришла культура, долго еще писали в газетах, сначала в своей, районной, потом в областной, один раз даже показывали по телевидению. От показа у Карпова до сих пор оставался стыдливый осадок. Два молодых парня, пробивных и ухватистых, привели учителей из школы, его самого посадили, Ерофеева. Двери в «Снежинке» закрыли на крючок и наставили телекамеру — надо было пить чай и разговаривать друг с другом. «Как вы вечером в семье говорите, так и здесь, — объяснял один из парней. — Естественно, без напряжения».

Через неделю, когда была передача, Карпов, смущаясь домашних, смотрел на экран, а оттуда на него — вытаращенными глазами — испуганный мужик. Едва-едва самого себя признал.

Заведующей в «Снежинке» назначили Фаину, как-никак, а в городе бабенка официанткой работала. Фаина нырнула в кафе, как рыба в родную воду. И поначалу все было хорошо. Но только поначалу. Не успел Карпов и глазом моргнуть, как злые языки переиначали «Снежинку» в «бабьи слезы». И, действительно, слезы горькие. Приезжают леспромхозовские мужики с работы, слазят с дежурки и прямиком, в мазутных фуфайках, идут в «Снежинку» пить пиво. А водку в магазине берут — она там дешевле, или еще лучше делают — заскочат домой, зарядятся самогонкой, а уж потом — культурно отдыхают. Почти каждый вечер заканчивался дракой, а перед закрытием кафе посетители сползали с высокого крыльца на четвереньках. Зимой снег вокруг бывшей церкви густо, пятнали желтые разводы, весной они оттаивали и до самого тепла ядрено воняло. Двух лет не прошло, а в «Снежинке» все поблекло и пообшарпалось, Ермак Тимофеевич, устав держать татарина, оторвал свою железную ногу от стены вместе с гвоздиками, и висела она теперь в воздухе.