Исаак Бабель - Том 4. Письма, А. Н. Пирожкова. Семь лет с Бабелем

И. Б.

23 апреля 1925 г.,

Киев

Я был очень печален вчера и написал Вам судорожное дурное письмо. Отправивши его, я раскаялся и уехал на пароходике вниз по Днепру, верст за двадцать. Там в деревне я переночевал, выпил пива с предсельсовета и еще двумя мужиками и на рассвете вернулся в Киев. Здесь еще с одним военным человеком (Охотников, друг Мити Шмидта и мой) мы с утра наняли моторную лодку, катались полдня, пили, пели, гнались за розовыми днепровскими пароходами, чтобы покачаться в их безобидной волне, я ужасно хотел рассказать Охотникову чего-нибудь про Вас, сунуть контрабандой рассказ о случае с давнишними моими знакомыми, но, к чести моей, ничего не сказал, вернулся домой в гостиницу и нашел здесь письмо от Вас, милый друг мой. События, заслуживающие упоминания, были вот еще какие: позавчерашний день я провел в Лукьяновской тюрьме с прокурором и следователем, они допрашивали двух мужиков, убивших какого-то Клименку, селькора здешней украинской газеты. Это было очень грустно и несправедливо, как всякий человеческий суд, но лучше и достойнее было мне сидеть с этими жалкими убившими мужиками, чем болтать позорный вздор где-нибудь в городе, в редакции; потом позавчера же у меня была счастливая встреча с давним моим товарищем Шишковским. Он авиатор и командует здесь в Киеве эскадрильей истребителей. Сейчас солнце, три часа, я напишу Вам, душа моя, письмо, и поеду за город к Ш., и буду летать с ним сегодня и, вероятно, каждый день. Я, кажется, говорил Вам, что бываю очень счастлив во время полета.

Семейную обстановку я застал здесь очень дурную. Больная старуха совсем безумна, она оглушила, замучила меня, но я верю в то, что мне удастся привести здесь все в порядок.

Я очень радуюсь эрдмановскому успеху, не думаю, чтобы пьеса его была хороша, но успех поощрит его, и он будет работать лучше. И о Правдухине Вы верно пишете. Кабы его не было, Лидия Николаевна жила бы несчастнее, но писала бы лучше. Не знаю, прав ли я. И о роли не тужите, роль эта ненатуральная, Вы бы фальшивили в ней, как и всякий другой человек, зачем это? В последние дни я много думаю об Вашем искусстве и моем и со всей страстью убеждаю себя в том, что мне душевно нужно на два года отказаться от моей профессии, жизнь моя пошла бы лучше, и позже, через два года, я сделал бы то, что нужно мне и еще, может, некоторым людям.

Дружок мой, ко мне только что пришли гости, будь они прокляты. Я не могу больше писать, до свиданья, завтра напишу еще.

Я ушел из дому, где начался шум и суета, всегда сопровождающие меня, и здесь, на почте, мне хочется приписать несколько строк: с чувством невыразимого облегчения я прочитал в Вашем письме, что нервы Ваши улеглись маленько и Вы спите, по правде, я боялся за Вас, и вот теперь мне спокойнее стало жить на свете. Я приеду в Москву и увижу снова прояснившиеся Ваши глаза и милое круглое лицо, расцветшее после тяжких наших печалей, Вы будете веселы, и мне суждено еще порадоваться на Вас. А теперь пойдем летать. Дайте мне Вашу верную, прекрасную руку, до свиданья, голубушка моя Тамара!

Ваш любящий Вас всем сердцем

И. Бабель

Киев 23.4.25

24 апреля 1925 г.,

Киев

Милый дружочек Каширина. Звонили ли Вы Муратовой? Позвоните, пожалуйста, еще. Корректура нужна мне до крайности. Они очень небрежные люди, и если их не теснить, они напечатают по невыправленной рукописи.

Напишите мне, как обстоят дела с поездкой, едете ли Вы с театром, выработан ли окончательный маршрут, какого числа начнутся спектакли. Знать это важно. Я хотел бы согласовать мои планы с Лойтером (кажется, его фамилия Лойтер?). Позавчера летал на аэроплане, но недолго, 25 минут, п. ч. в школе авиационной происходили занятия в это время. Я с товарищем моим собираемся лететь верст за двести от Киева, если не удастся, поеду на пароходе в Черкассы, пробуду там дня два, это получше будет, чем влачиться здесь в пыли канцелярий. Получение заграничн. паспорта в Киеве — трудная вещь. Здешний отдел управления запрашивает столицу, Харьков, равнодушнейшая эта столица разрешает с прохладцей и проч. и проч. Я изо всех сил постараюсь ускорить. Не браните меня за дурные письма или за отсутствие их. Я очень грустен в Киеве. Какая несправедливая жизнь, какие ненужные люди вокруг. Кабы я верил в бога, я сказал бы: боже, помоги укрепиться мне в моем отчаянии, помоги моей злобе, помоги уйти от разваливающихся этих семей, от местечковых этих редакций, от жалких прихлебателей искусства, отдай мне Каширину, боже, и пусти меня с ней по свету!.. Но бог высоко, Каширина далеко, и, такой печальный, я себе не нужен.