Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Стрельба, спровоцированная чрезмерной склонностью комиссара к сценическому натурализму, быстро утихла. Но она утихла только с нашей стороны, а петлюровцы еще до самого рассвета беспрестанно били из пушек и пулеметов, отражая внезапное «наступление» красных частей.

«Красное зарево» временно было снято с репертуара.

Он появился в театре и стал в нем постоянной фигурой, как, по-видимому, появляются и все меценаты: неведомо когда и неизвестно откуда.

Однако в актерской жизни он сразу же занял место главного героя в еще не написанной пьесе.

Его привыкли видеть на каждом спектакле. Он приходил аккуратно к началу и высиживал до конца, независимо от того, смотрит он эту пьесу первый, второй или, может быть, десятый раз. Покурив наскоро в антракте за кулисами, он спешил на свое место, как только помреж давал второй световой сигнал. В промежутках между торопливыми затяжками табачного дыма он успевал высказывать актерам только беглые замечания — не столько об их игре, сколько о своем отношении к исполняемым ими персонажам: «буржуй, стерва», «гидра», «контра» или «наш братишка». Приходил он в театр не через главный вход, а через актерский, прямо за кулисы, и смотрел постановку тоже из-за кулис, устроившись под мостиком электротехника на огромных рулонах реквизированных ковров, рядом с работником, на обязанности которого было тянуть веревку занавеса. Если занавес «заедало», он хватался за веревку сам, и тогда против его могучих мускулов не могли устоять никакие узлы, никакое «заедание». Запаздывавших на выход актеров он подгонял озабоченным и недовольным: «Шмал, шмал, обратно опаздываешь, паразит!»

Когда комиссар театра вывесил за кулисами тарификацию — точнее говоря, распределение красноармейского пайка и «марок» среди актеров — с печатью военкомата и подписью начагитпросвета, то и он, внимательно прочитав тарификацию, вынул из-за обшлага шинели огрызок карандаша и подмахнул внизу наискосок, рядом с подписью начагитпросвета:

«Присоединяюсь!

От гарнизона:

командир бронепоезда «Верный»

Его фамилия была Князьковский. Но вторую букву «К» он выводил выше строки, как прописную, и перед ней делал небольшой интервал. Получалось таким образом: Князь Ковский.

На нем была матросская бескозырка с георгиевскими ленточками, темно-коричневая матросская шинель и высоченные охотничьи ботфорты с графскими гербами на голенищах. На поясе с правой стороны он носил наган, с левой — две гранаты с деревянными ручками. На груди, повыше пояса, висел бинокль «цейс», чуть пониже — офицерский порттабак. В порттабак вмещалось, самое меньшее, сразу три пачки махорки, и он угощал ею всех, вынимая из своей бескозырки книжечку папиросной бумаги, сделанную из старых чайных бандеролей царского времени. Свой бронепоезд, сооруженный из длинных угольных пульманов, выложенных изнутри мешками с балластом, он наименовал «Верный» — в честь тральщика, с которого началась его широкая дорога в жизнь.

В театре к «князю Ковскому» привыкли сразу. Около печки, в углу актерской костюмерной, он появлялся за полчаса до начала спектакля и внимательным, хозяйским глазом следил оттуда, как гримировались и одевались актеры. Он чаще всего молчал, но от его быстрого внимательного взгляда ничего не ускользало. «Патлы, патлы!» — сердито кричал он, если актер неаккуратно надевал парик и из-под него виднелись собственные волосы. «Собачью радость поправь», — бросал он недовольно, если у кого-нибудь из-под фрака выглядывал уголок плохо пристегнутой манишки. «А усы, усы где?» — возмущался он, если кто-нибудь из исполнителей на втором или третьем спектакле почему-то решал изменить грим персонажа и играть его не с усами, а начисто выбритым. Актерская костюмерная была у нас одна и для актеров и для актрис, и, ясное дело, и те и другие уже давно привыкли не считаться с предрассудками: раздевались и переодевались, не обращая внимания на присутствующих. Но Князьковский педантично соблюдал правила приличия. «Отвернитесь, хлопцы», — укоризненно говорил он, как только замечал, что какая-нибудь из актрис неожиданно появлялась среди костюмерной в одних панталонах. И он сам первый быстро отворачивался к печке, искоса, из-под руки поглядывая, закончен ли уже туалет, и можно ли снова занять свое место. С третьего представления Князьковский уже знал каждую пьесу наизусть. Он точно запоминал все паузы, выходы и мизансцены. И если кто-нибудь из исполнителей не сразу подхватывал реплику, поданную суфлером, лицо Князьковского багровело, и он, высунувшись из-за кулис, со своих ковров, изо всех сил шептал реплику своим простуженным басом.