Василий Шукшин: До третьих петухов

Ш ел он по лесу, а его все преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шел Иван и плакал-так горько было на душе, так мерзко. Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел в прошлый раз. Сел и задумался. Сзади подошел Медведь и тоже присел.

– Ну, сходил? – спросил он.

– Сходил,– откликнулся Иван.– Лучше бы не ходил...

– Что? Не дали справку?

Иван только рукой махнул, не стал говорить – больно было говорить.

Медведь прислушался к далекой музыке... И все понял без слов.

– Эти...– сказал он.– Все пляшут?

– Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!

– Ох, мать честная!-изумился Медведь.-Прошли?

– Прошли.

– Ну, все,– сказал Медведь обреченно,– надо уходить. Я так и знал, что пройдут.

Они помолчали.

– Слушай,– заговорил Медведь,– ты там ближе к городу... Какие условия в цирке?

– Вроде ничего... Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.

– Как насчет питания, интересно... Сколькиразовое?

– Шут его знает. Хочешь в цирк?

– Ну, а что делать-то? Хочешь не хочешь – пойдешь. Куда больше?

– Да– вздохнул Иван.– Дела.

– Сильно безобразничают? – спросил Медведь, закуривая.– Эти-то?

– А что же... смотреть, что ли, будут!

– Это уж... не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!..– Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял.– Еще откажут вот... цирке-то – собрался. Забракуют. Легкие как тряпка: стали. Бывало, пробку вышибал – с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался... кхо, кхо, кхох... с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.

– Там надо на задних лапах ходить,– сказал Иван.

– Зачем? – не понял Медведь.

– Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает...

– Да какой интерес-то?

– Это уж я не знаю.

Медведь задумался. Долго молчал.

– Ну и ну,– сказал.

– У тебя семья-то сеть? – поинтересовался Иван.

– Где!..– горько, с отчаянием воскликнул Михаиле Иваныч.– Разогнал. Напился, начал буянить-то – они все разбежались. Где теперь, сам не знаю.– Он еще помолчал. И вдруг встал и рявкнул: – Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!

– Зачем же монастырь-то? – Они же там!

– Нет, Михаило Иваныч... не надо. Да ты и не попадешь туда.

Михаиле Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.

– Ты не пьешь?-спросил.

– Нет

– Зря,– зло сказал Михаиле Иваныч.– Легче становится. Хошь, научу?

– Нет,– решительно сказал Иван.– Я пробовал – она горькая.

– Кто?

– Водка-то.

Михаиле Иваныч оглушительно захохотал... И хлопнул Ивана по плечу.

– Эх, дите ты, дите!.. Чистое дите, ей-богу. А то научу?

– Нет.– Иван поднялся с лесины.– Пойду: время осталось с гулькин нос. Прощай.

– Прощай,– сказал Медведь.

И они разошлись в разные стороны.

И пришел Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал – зовут:

– Иванушка, а Иванушка! Что ж мимо-то?

Оглянулся Иван – никого.

– Да здесь я,– опять голос,– в сортире!

Видит Иван – сортир, а на двери – замок пудовый. И голос-то – оттуда, из сортира.

– Кто там? – спросил Иван.

– Да я это, дочка Бабы-Яги... усатая-то, помнишь?

– Помню, как же. А чего ты там? Кто тебя?

– Выручи меня отсюда, Иванушка... Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу все.

Иван нашел ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира и стала шипеть и плеваться.

– Вот как нынче с невестами-то!.. Ну, змей!.. Я тебе этого не прощу, я тебе устрою...

– Это Горыныч тебя туда законопатил?

– Горыныч... Тьфу, змей! Ладно, ладно... чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад.

– За что он тебя? – спросил Иван.

– Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает – на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая.-Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана.– Слушай,– сказала она,– хочешь стать моим любовником? А?

Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то все при ней, и даже больше – и грудь, и все такое. Да и усы-то... это ведь... что значит усы? Темная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так – признак.

– Я что-то не понял...– замялся Иван.– Как-то это до меня... не совсем... не того...

– Ванька, смотри! – раздался вдруг голос Ильи Муромца.– Смотри, Ванька!