Ричард Бах - Иллюзии, или приключения Мессии, который Мессией быть не хотел

Все в этой книге может оказаться ошибкой. Конец.

Когда пришла осень, я был уже на юге, улетел туда с теплыми ветрами. Подходящих полей там мало, но толпы с каждым днем становились все больше. Желающих прокатиться на биплане и раньше хватало, а в эти дни люди все чаще оставались поговорить со мной, посидеть у костра.

Время от времени кто-нибудь, кто не был так уж сильно болен, вдруг заявлял, что от нашего разговора ему становилось лучше, и на следующий день люди начинали странно на меня посматривать и из любопытства придвигались поближе. Не раз я улетал на рассвете.

Никаких чудес не случалось, хотя мой "Флит" стал летать лучше, чем прежде и расходовать меньше бензина. Масло больше не подтекало, а мошкара уже не разбивалась о пропеллер и лобовое стекло. Несомненно, это от того, что похолодало, или эти кроши поумнели и заранее улетали с моей дороги.

Однако, одна река времени для меня остановилась в тот летний полдень, когда застрелили Шимоду. Подобного конца этой истории я не понимал и не мог в него поверить; это засело у меня в голове, и я тысячу раз переживал все заново, надеясь, что исход может каким-то образом измениться. Но он не менялся. Чему же я должен был научиться в тот день?

Однажды поздно вечером, в конце октября, когда я, испугавшись толпы, улетел из какого-то городка в штате Миссисипи, мне на глаза попалась крошечная пустая площадка, которой едва хватило, чтобы посадить мой "Флит"…

Еще раз перед тем как заснуть, я принялся заново вспоминать ту последнюю секунду нашей встречи – почему он умер? Для этого не было причин. Если то, что он говорил, правда…

Теперь уж не с кем было поговорить, как бывало прежде, не у кого учиться, не на кого напасть и завязать словесную дуэль, не об кого оттачивать мой новый светлый ум. Самому с собой? Можно, но с Шимодой это было в два раза интересней, он учил меня, постоянно выбивая меня из равновесия своими приемами духовного каратэ.

Думая об этом, я уснул и увидел сон.

Он стоял на коленях, спиной ко мне, зашивая дыру в боку "Трэвэл Эйр", там, куда пришелся заряд дроби. На зеленой траве луга у его колена лежал рулон специальной авиаткани марки "А", стояла банка с авиалаком.

Я знал, что сплю, но я также знал, что все это происходит на самом деле. "ДОН!"

Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбнувшись при виде моего лица, на котором смешались печаль и радость.

"Здорово, приятель", – сказал он.

Слезы застили мне глаза. Смерти нет, смерти вообще нет, и передо мной стоял мой друг.

"Дональд! Ты жив! Чем ты тут занимаешься?" Я подбежал и обнял его, он был настоящим. Я чувствовал под пальцами кожу его летной куртки, слышал, как от моих объятий трещат его кости.

"Здорово", – повторил он. "Надеюсь, ты не возражаешь, если я залатаю эту дырку".

Я был так рад его видеть, что ничего невозможного для меня просто не было.

"При помощи заплатки и лака?" – удивился я. "Ты собираешься пришить заплатку…? Надо делать иначе, ты должен увидеть это место совершенно целым, представить, что все уже сделано…" Говоря это, я заслонил ладонью кровавую дыру с рваными краями, а когда убрал руку – дыра исчезла. Перед нами стоял самолет, сверкавший на солнце как зеркало, без единого шва на ткани фюзеляжа.

"Так вот как ты это делаешь!" – сказал он, в его темных глазах светилась гордость от того, что его не слишком уж блестящий ученик наконец-то научился творить реальность силой воображения.

Сам же я своим способностям не удивился; во сне, именно так и надо было поступить.

У крыла его самолета горел костер, над которым висела сковородка. "Ты что-то готовишь, Дон! Слушай, я никогда не видел, чтобы ты готовил. Что там у тебя на завтрак?"

"Оладья", – ответил он сдержанно. "Я напоследок решил показать тебе, как их надо жарить".

Он разрезал оладью пополам своим перочинным ножом и вручил один кусок мне. Когда я пишу эти строки, я все еще живо ощущаю ее вкус… словно опилки смешали со старым клейстером и разогрели в машинном масле.

"Ну как тебе?" – поинтересовался он.

"Дон…"

"Это страшная месть привидения", – засмеялся он. "Я ее сделал из гипса". Он положил свой кусок на сковородку. "Это, чтобы напомнить тебе – если ты когда-нибудь захочешь пробудить в человеке тягу к знаниям, делай это при помощи твоего понимания мира, а не при помощи твоих оладьей, договорились?"

"НЕТ! Дон, любишь меня, так полюби и мои оладьи! Это же хлеб насущный!"

"Прекрасно. Но я тебе гарантирую, что если ты осмелишься кого-нибудь накормить твоим хлебом насущным, то первый же такой ужин станет твоей тайной вечерей, со всеми вытекающими последствиями".