Юрий Тынянов - Смерть Вазир-Мухтара

Солдатская душечка, Задушевной друг...

Этого унижения он не позабыл. Самсон Макинцев был с ним всегда вежлив. Только девять лет назад, когда он действительно обругал его при Аббасе-Мирзе канальей и подлецом и велел выйти вон, Самсон криво усмехнулся, зубы блеснули, он покачал головой, сплюнул, но смолчал и тотчас вышел, качаясь на кривых драгунских ногах. К вечеру того дня он напился пьян и пел под окнами Грибоедова:

Солдатская душечка...

вызывая его на разговор. Грибоедов не вышел, разговора не принял. Он был молод тогда и слишком горд. Теперь для него предрассудков не существовало. А о судьбе этих восьмидесяти человек, которых он вывел тому десять лет из Персии, он старался ничего не узнавать. До чего он был молод и глуп! Обещал им полное прощение, говорил о родине и сам верил. И оказался в дураках и обманщиках. И он вспомнил Василькова, "меченого", о котором писал Самсон, солдата, прогнанного сквозь строй в России, больного; он заботился об этом Василькове во время привалов, растирал ему колена ромом, вез на мягкой клади; и вдруг ночью Васильков вскочил с арбы и сказал, что уходит. И он вспомнил лицо солдата - рябое, белесое. Он больше ничего не знал о его судьбе: верно, его в ту же ночь прикончили персияне. И, может быть, к лучшему. Как потом с ними обходились в Тифлисе! А он вел их в страну млека и меда и говорил им речи, наполеонады. И, нахмурясь, он швырнул пакет с отвращением. Как, однако ж, обнаглел этот изменник! И последняя записочка - от Нессельрода, который назначал ему свидание на завтра, перед балом. Самая короткая из всех. Все-таки сердце у него стало качаться, как медная тарелка, он вдруг застегнулся на все пуговицы и почувствовал: час пришел. Он воровато открыл ящик стола и вынул пакет с проектом. Он взламывал печати со своего проекта, как шпион, и взглянул на синие листы с опаской. Все наступало слишком рано, как всегда наступают важные дни, но медлить более было никак невозможно. Проект был принят. Он, всеконечно, перехитрит Нессельрода, и он хорошо понимает императора. Проект его был обширен, больше Туркменчайского мира. Все было расчислено, и все неопровержимо. Он хотел быть королем.

12

- Нынче в Петербурге можно очень просто заработать деньги. - Рази? - Нынче в Петербурге не то что в старое время, а находятся очень многие образованные люди. - Рази? - Нынче, конечно, обращают много больше внимания на одёжу, кто как одет. - Рази? Разговор нумерного и Сашки, которые думали, что он уже уехал, был в середней комнате. За все время Сашка из важности говорил только: "разве?" Но потом он говорил "разве?" - уже из любопытства. А Грибоедов сидел в плаще и слушал. Он было ушел и вернулся тихонько. - Но нужно очень много нынче внимания. Останавливаются важные бары. - Рази? - В прошлом году в десятом нумере играли в карты и одного барина полоснули шандалом. - Рази? Разговор ему помогал. Невозможно идти сейчас к Нессельроду, для того чтобы декламировать. Если человек задекламирует, дело его пропало. Он это знал по себе - никто не хотел слушать его стихов для декламации, а в них ведь он весь как на ладони. Так он было хотел начать свое "Горе", но потом стал портить для театра, вставлять фарсы, и все восхитились. Так было должно действовать и с Нессельродом. - С месяца два будет, у нас даже одна американская барыня разрешилась в пятом нумере мальчиком. - Рази?

13

Один дипломат сказал: все настоящие бедствия рождаются из боязни мнимых. Этим он хотел определить свое ремесло. Образовалось как бы тайное братство дипломатов, с общим знаком улыбкой. Объединенные, отпавшие от людей, в экстерриториальных, то есть по-русски - внеземных, дворцах, они выработали особые приемы поведения. Нужно было притворяться обыкновенными людьми, чтобы уловлять людские слабости и создавать комбинации. Все знали: если Талейран кутит напропалую, задает бал за балом, вокруг дам, - Франция накануне комбинаций. Если Меттерних говорит о своей отставке и о том, что он собирается всецело заняться философией права - у Австрии есть комбинация. Дипломаты экстерриториальны, оторваны. Поэтому каждое вседневное человеческое действие превращается в особый обряд. Обыкновенный обед вырос у них до безобразных размеров Обеда. Как африканские туземцы, в начале XIX века добывшие яд, который назвали "кока", и опьянявшиеся им, шагали в бреду через щепочки, потому что они казались им бревнами, - так дипломаты поднимали в своих бокалах не портвейн или мадеру, а Пруссию или Испанию. - Молодой человек, вы готовите себе печальную старость, - сказал Талейран одному молодому дипломату, который отказался играть в карты. Как раз в тот день, когда шел Грибоедов к Нессельроду, появилось в "Северной пчеле" краткое известие: