Глеб Успенский - Нравы Растеряевой улицы

сама! сама!

С такою же точно рассудительностью проводил Прохор Порфирыч и следующие дни; в день похорон, почти в одно и то же время, он распоряжался в кухне, подавал к столу тарелки, бежал за водкой, утешал маменьку, выводил из-за стола пьяного, подтягивал вместе со всеми "вечную память!" и тут же засовывал в карман какую-то вещь, присовокупляя про себя: "ременная, аглицкая" и т. д. Без Прохора Порфирыча никто не мог дохнуть; отовсюду слышались голоса: "Порфирыч, Прохор Порфирыч!", и в ответ на них Порфирыч беспрестанно сыпал: "С-сию минуту-с, с-сию минуту-с... Иду, иду, иду!"

Кончились похороны, дом опустел: везде были открыты окна и двери, ветер свободно гулял повсюду, вытаскивая в отворенное итальянское окно мезонина ветхую зеленую стору и подгоняя ее под самый князек крыши; в комнате, где так долго умирал барин, было все взрыто: старые тюфяки и перины, рыжие парики с следами какой-то масляной грязи вместо помады, банки с какими-то мазями, прокопченные куревом трубки и чубуки, все это наполняло душу отвращением, гнало из комнаты, уже опустевшей. Внизу и вверху лопались обои, и за ними то и дело шумели потоки сору.

Прохор Порфирыч это время постоянно находился при маменьке, изредка заглядывая в дом, где через несколько времени начался аукцион. Порфирыч долго рассматривал вещи, долго молчал, и когда решался наконец просунуть в толпу голову и произнести "пятачок-с", то это значило, что ему попалась такая штука, за которую люди знающие, "охотники", дадут несравненно больше. Зацепив какую-нибудь подобную вещицу, он скромно возвращался к маменьке, покупал ей на свои деньги водку (малиновую сладенькую любила Глафира) и к чаю брал у растеряевского лавочника Трифона тоже любимые Глафирой грецкие орехи и винные ягоды...

- Кушайте, маменька! сделайте милость, - говорил он.

- Не могу, Прошенька, я этого чаю глотка проглотить, чтобы без эвтого, без сладкого... Изюмцу или бы чего...

- Кушайте, на доброе здоровье, не томитесь...

- Что ж это, Проша, будет ли нам какое награждение от покойника?..

- Надо быть. Я так думаю, чем-нибудь же должен он свое поведение оплатить... Надо за этими крюками-то поглядывать!.. - намекал он на душеприказчиков.

- То-то, ты, Проша, посматривай!.. Поглядывай, как бы они чего не наплели там...

- Авось бог! Кушайте, маменька, кушайте!

После аукциона душеприказчик позвал Прохора Порфирыча наверх.

- А, ты! - сказал чиновник, когда Порфирыч вошел и поклонился. - Вот вас барин наградил.

Порфирыч острожно подвинулся к столу и упорно смотрел в валявшуюся там бумагу. Он что-то прочитал в ней.

- Вот деньги. Отдай матери.

- Покорнейше благодарим, васскородие!

Порфирыч поцеловал у чиновника руку...

- Ну, ступай!

- Слушаю-с...

Порфирыч стал у двери.

- Больше ничего; ступай!

- Слушаю, васскородие!

И все-таки остался у двери.

- Тебе что-нибудь нужно?

- Так точно-с; потому, васскородие, самые пустые деньги вы изволили отдать-с...

- Как?

- Так точно-с... Мы это знаем-с. Сделайте милость, извините... барин по бумаге отделили третью часть на сирот; следовательно, пожалуйте нам полностью. На что нам такая безделица? Вы, васскородие, сделайте вашу милость, доложите, чт.о следовает...

- Ступ-пай! Я тебе говорю!

- Слушаю-с...

И опять-таки стал у двери.

- Ты не уйдешь? - через несколько минут злобно закричал чиновник.

- Сделайте божескую милость, васскородие, пожалуйте деньги-с полностью!

- Вон!

- Я, васскородие, по суду буду искать... Как вам будет угодно!..

Грозное молчание...

- Как вам угодно-с... Я к господину губернатору... Опять же мы и Федор Федорыча довольно хорошо знаем... Как вам угодно!

- Я сам Федор Федорыч! Что ты мне грозишь? Плевать я на него хотел!

- Как вам будет угодно... Ну, только я этого грабежа не оставлю!

Порфирыч, весь зеленый от гнева, спускался с лестницы.

Чиновник нагнал его и бросил в лицо пачкой бумажек.

- Ты деньги-то не швыряй! - заговорил Порфирыч во все горло. - Ты свою рожу-то береги...

- Дьявол! - послышалось сверху...

Блистательная победа над чиновником завершилась не менее блистательной попойкой в кухне. Брат Порфирыча уезжал в деревню, в конторщики; в кухне по этому случаю кипели самовары, на столе стояли полуштофы, валялись орехи, винные ягоды, рыба, куски ветчины, и шло веселье и плач.

Брат Порфирыча, никогда не пивший водки, сильно охмелел с двух рюмок, лез обниматься и кричал:

- Брат!.. Бр-рат! Я доверяю!..

- Проша! - приставала хмельная мать...

- Господи! - умиленно говорил Порфирыч... - Братец!