Глеб Успенский - Нравы Растеряевой улицы

Порфирыч делал первый шаг.

...Вечером в нижних окнах дома "барина", долго стоявших забитыми наглухо, светился огонь. На столе лежал покойник, в мундире; две длинные седые косицы падали на подушку; стояли высокие медные подсвечники; солдаты, бабы пришли смотреть "упокойника". Унылая фигура последней фаворитки барина, Лизаветы Алексеевны, в огромной атласной шляпе, с заплаканными глазами и руками, державшими на сухой груди платок, ныряла в толпе там и сям, пробивая плечом дорогу к одному из душеприказчиков.

- Семен Иваныч, - слезливо говорила она, - неизвестно...

мне-то?., хоть что-нибудь?

- Я вам сто тысяч раз говорю - не знаю!

- Не сердитесь! ради бога, не сердитесь!.. Голубчик!

- Что вы пристаете? Сидите и дожидайтесь!

- Буду, буду, буду! Боже мой! Ах, господи!

Лизавета Алексеевна садилась в угол, тревожно бросая глазами туда и сюда. Заметив, что душеприказчики разговорились, она минуточку подумала и вдруг без шума шмыгнула в другую комнату.

Горели свечи, лампадки. Дьячок с широкой спиной приготовлялся читать псалтырь, переступая в углу тяжелыми сапогами. В виду покойника толковали шепотом. Было упомянуто о том, что хоть и все мы помрем, но всё "как-то"... к этому присовокуплялось: "ни князи... ни друзи..." А затем, после глубокого вздоха, следовал какой-нибудь совершенно уже практический вопрос, хотя тоже шепотом:

- А вот, между прочим, не уступите ли вы мне рыжего мерина? под водовозку?

- Ох, мерина, мерина! - глубоко вздыхал душеприказчик, думавший, может быть, крепкую думу о том же мерине. - Погодите, Христа ради, немножечко!

Дьячок кашлянул и зачитал:

- Блажен му-у-у-у...

- Караул!!! КраулП Стой! - раздалось под окнами.

- Господи Иисусе Христе! Что такое? - зашептала публика, и все бросились на улицу...

- Стой! Стой! Н-нет! ввррешь! Брат! брат!

Народ, сбежавшийся со свечами, увидел следующую сцену.

Прохор Порфирыч старался вырвать из рук Лизаветы Алексеевны огромный узел, в который та вцепилась и замерла.

Из узла сыпались чашки, стаканы, серебряные ложки и проч.

- Брат, брат! Краденое!..

- Мадам, - сказал значительно душеприказчик, - пожалуйте прочь!..

Прохор Порфирыч налег на врага узлом и потом сразу рванул его к себе. Лизавета Алексеевна грохнулась оземь.

Толпа повалила вслед за победителем. Надо всеми колыхался огромный узел.

- Как? воровать? - громче всех кричал Порфирыч. - Нет, я тебя не допущу! Извини!..

Узел свалили на крыльцо с рук на руки душеприказчику, который говорил Порфирычу:

- Спасибо, спасибо, брат!

- Помилуйте, васскородие, - говорил Прохор Порфирыч, обнажая голову и в ужасе раздвигая руки. - Как же эт-то только возможно? Я - все меры!.. Ка-ак? воровать?.. Нет, это уж оставь!

- Ты тут ее схватил?

- Да тут-с, васскородие, как есть у самых у ворот. Баррское добро, д-да боже меня избави!.. Что тебе по бумаге вышло - господь с тобой, получай!

- То другое дело!

- Да-с! то совсем другое дело! А то скажите на милость!

- Спасибо! Молодец!

- Всей душой.

Порфирыч осторожно пощупал у себя за пазухой и подумал: "здесь!"

- Я, васскородие, видит бог!

Душеприказчик ушел. Порфирыч долго еще толковал брату:

"А то, скажите на милость, такой поступок... целый узел, не-э-эт!" Потом пошел под сарай, запихнул между дров какойто сверток, подхваченный в бою, и, возвращаясь оттуда, говорил:

- Каак? воровать? Нет, ты это оставь!

Лизавета Алексеевна долго билась и истерически рыдала за воротами:

- Из-за чего? Из-за чего? Из-за чего я всю-то молодость - всю, всю, всю... Господи! Грех-то! Грех-то!..

Вдруг она вскочила, отряхнула платье, утерла глаза и быстро направилась в комнату.

- Мадам! - говорил душеприказчик, - пожалуйте отсюда вон... после таких поступков!

- Н-не пойду!..

Лизавета Алексеевна села на стул, прижалась спиной к углу, плотно сложила руки и вообще решилась "ни за что на свете" не покидать своего места.

- С вашим поведением здесь не место... Здесь покойник.

- Н-не пойду! н-не пойду! - твердила Лизавета Алексеевна, дрожа.

- А! не пойдете...

- Голубчик!

Она бросилась на колени.

- Есть в вас бог! не гоните меня! Ради бога... Я ведь с ним, с покойником-то, восемь лет... Ах, ах, ах, ах!

Душеприказчик ушел, махнув рукою.

Поздно вечером душеприказчик, отправляясь спать, поручил за всем надсматривать Порфирычу; на унылого, нерасторопного Семена надежды было мало: где-нибудь непременно заснет. Разошлись все, даже и Лизавета Алексеевна. Прохор Порфирыч вступил в свои права: надсматривал и распоряжался. В кухне дожидалась приказаний стряпуха. Порфирыч, для храбрости "пропустивший" рюмочку-другую водки, вступил с ней в разговор.