Алексей Варламов - 11 сентября

"А ты почему от мамы ушел?"

"Я не уходил никуда. Просто она любила другого".

"Мама?" - не поверила Варя.

"В нее влюблялось очень много мужчин".

"И ты?"

"И я".

"Но как же тогда Мария?"

"Ты не обижайся на сестру. Она немного странная, но добрая девочка. Я бы хотел, чтоб вы подружились".

"Она ложки серебряные у бабушки украла и батник мой любимый взяла", пожаловалась Варя.

"Ерунда, - сказал папа уверенно. - Батники скоро выйдут из моды, серебро было поддельным, а Мария тебя никогда не предаст".

"А ты зачем себя убил?" - насупилась Варя.

"Кто тебе сказал такую глупость?"

"Маша".

"Она болтушка и фантазерка".

"А как же тогда?"

""Как же, как же"... Меня убили. Вот как".

И исчез. А вместо него появился старик-интернационалист.

"Я твоего папашу велел кокнуть, - хихикнул ветеран. - А сестре скажи, чтоб штанишки теплые поддевала", - и прокукарекал три раза петухом.

Все смешалось у Вари в голове, далекий город превратился в знакомый бульвар, а бульвар - в комнату; девочку замутило, обожгло, кожа сделалась чувствительной, покрылась пупырышками - больно коснуться, ознобом прихватило, к горлу подступила тошнота, и круглое бабушкино лицо выглянуло из сумерек, как луна.

- Бабушка, это я ложки украла, - облизнула сухие губы Варя.

- Тише, деточка, тише! Там гости пришли.

- Я их отнесла в комиссионный, потому что мне деньги были нужны. А в какой комиссионный, не помню, там у входа дядька маленький стоял в шляпе, он у меня за рубль купил.

- Ты вся горишь!

- У меня живот очень болит. Позови Пиночета.

И свернулась у себя на кровати точно младенчик, пытаясь боль убаюкать, и снова провалилась в забытье. А очнулась оттого, что здоровенный мужик в несвежем голубом халате согнал кота и подобранный на помойке вор, хам, драчун и лицемер, которого сначала мирно назвали Кузей, а он подрос на щедрых бабы-Любиных харчах и стал драть всех котов и маленьких собак в округе и тогда его переименовали в честь подлой мумии и гориллы, выгнул спину и злобно на доктора зашипел. Но мужику до грозного кота дела не было, он повернул Варю на спину, задрал рубашку и стал щупать живот. Девочке сделалось невыносимо стыдно, она принялась бить нахала по рукам и натягивать рубашку на ноги, но мужчина держал ее руки и все сильней нажимал.

- Здесь не больно? Не больно? А здесь?

- Что с ней, доктор?

- Да что угодно, хоть внематочная беременность!

- Господи помилуй! Ей шестнадцати нету!

- И что? Собирайте ее в больницу.

Пьяный был, наверное, доктор. Или несчастливый.

- Не поеду я в больницу, - встрепенулась Варя.

- С болью в животе шутки не шутят.

- Не отдавай меня, бабушка.

Старуха заколебалась и умоляюще поглядела на врача.

- Дело ваше. Пишите расписку.

Утром пришла без вызова участковая, грузная еврейка с густыми бровями и усиками на верхней губе.

- Ну, что тут у нас стряслось?

Долго слушала, живот трогала, хотя и не так больно, хмурилась, ворчала и задавала неловкие вопросы, ругала последними словами дурака из "скорой", который хотел девочку на стол отправить, брови у нее ходуном ходили; Варе казалось, что она превратилась в Буратино, вокруг которого собрались ученые врачи и решают: пациент скорее жив или мертв?

- От нервов все. Что вы хотите, ребенок без отца, без матери растет. Девочка впечатлительная. Заварите травки, пусть попьет успокоительное. Диетку пособлюдает. Это ничего, пройдет.

- Чайку выпьете, Сарра Израилевна?

- Лучше кофейку, Любовь Петровна.

- С молоком?

- Я черный пью.

Долго на кухне сидели, еврейка жаловалась на дочерей, которые надумали насовсем уезжать.

- Сегодня, говорят, пускают, а завтра неизвестно, как все повернется. А я куда поеду? Молодым там, может быть, и лучше, а что я буду, безъязыкая, делать? Пока есть силы, таскаюсь по вызовам. А работу брошу, сразу слягу. Вот вы бы поехали?

Изящно одетая старенькая женщина наклонилась к участковой и шепотом, точно кто-то подслушивал их, произнесла:

- Отсюда? Куда угодно. А дочь моя - дура!

Глава четвертая

Мама

Снег валил целый день и всю ночь, исчезла панорама вокзалов и громадных высоток за окном, даже соседний дом едва угадывался в мутной метели, на улицах останавливались машины, птицы забились под крышу, московские старожилы не находили дорогу и по нескольку часов блуждали по переулкам, путая Лихов с Гаевым, а Скатертный с Хлебным. Снег залепил глаза атлантам и кариатидам в доме на Рождественском бульваре и укрыл их одеждой, и стало Варе легче, точно привалило снегом ее тоску. Откинув одеяло, девочка подходила к окну и бездумно смотрела поверх снежного вихря, угадывая в нем колышащиеся гигантские фигуры неведомых существ.