Алексей Варламов - Лох

-- А получают столько же, сколько те, кто пришел первым,-- заключил батюшка.-- Все это так, но тут есть одно обстоятельство, забывать о котором нельзя, -- никто не знает, когда он придет, этот последний час. Вспомните другую притчу -- о неразумных девах.

-- Да,-- согласился Тезкин,-- но если вы имеете в виду, что я могу прежде умереть, видите ли, это очень возможно, тем более что я болен туберкулезом, однако я могу предчувствовать смерть. А потому внезапной смерти не боюсь.

-- Никто не может знать своего срока, -- покачал головой священник. -Тем более теперь.

-- Почему?

-- Потому что мы живем в канун последних времен и очень возможно, что прежде смерти мы станем свидетелями Апокалипсиса. Вы ведь сами видите, что вокруг нас творится...

-- Но почему вы в таком случае не идете к людям, которые в этом нуждаются, а служите для двух десятков старух, которые наверняка спасены будут?

-- Вы думаете, люди перестанут грешить, если сказать им, что завтра будет последний день в их жизни? Это было бы слишком просто. С Россией произошла вещь страшная. Мы живем по инерции. За десять веков нашей истории был накоплен такой запас нравственных и духовных сил, что весь этот кошмарный, сатанинский век он позволял нам держаться на плаву. Но теперь этот запас исчерпан.

-- И все-таки,-- сказал Тезкин задумчиво,-- мне кажется, что если вы знаете некую важную вещь, имеющую значение для всего человечества, то вы должны стремиться к тому, чтобы донести ее до тех, кто способен воспринять, и спасти их.

-- Вот я до вас и доношу, -- ответил священник спокойно. -- А что касается спасения, то спасти другого человек не может -- только себя, да и то с Божьей помощью. Спасись сам -- и другие вокруг тебя спасутся.

Они дошли до автобусной остановки. Было уже совсем темно, по небу неслись низкие, тяжелые тучи, и движение их было таким плотным и быстрым, что казалось, это несется куда-то само небо. Тезкину жутко хотелось курить, но при батюшке он смущался, а в голове шумели какие-то голоса, мелькали лица людей -- он вспоминал родителей, братьев, Козетту, Леву и мужиков с метеостан."ии. И в его душе вдруг возникло враждебное чувство к этому человеку из полуразрушенной церкви, подставившему своими словами весь его хрупкий мир под угрозу. Он не видел в темноте его лица, но точно чувствовал его немного отрешенные, суровые и холодные глаза, при встрече с которыми становилось неуютно и хотелось куда-нибудь спрятаться.

Священник стоял на самом ветру, и полы его плаща развевались, он, казалось, и не чувствовал этого ветра, молчал, думая о своем, забыв о Тезкине. Но, когда вдали показался автобус. Саля, превозмогая ужас, спросил:

-- А когда именно все это случится -- вы знаете?

-- Пока нет, -- ответил тот не сразу. -- Но дело не в этом.

-- А в чем?

-- В том -- в черте вы или за чертой, -- невозмутимо повторил священник, и взгляд его показался Тезкину еще более жестким.

Он поднялся в автобус, и, глядя на растворявшиеся в темноте крохотные огоньки, Саня подумал, что он не хочет, не дает себе права идти в эту ограду, если за нею останется столько людей, что он предпочтет остаться с ними и, значит, уже никогда не вернется в полуразрушенную церковь, в этот Ноев ковчег, слушать, как поют нежными голосами свои песни старухи.

8

В конце октября Тезкин получил письмо от Левы. Голдовский писал, что он наконец хорошо устроился, нашел приличную работу, извинялся за долгое молчание, но звучало написанное как-то неубедительно и невесело. В письмо было вложено несколько фотографий: Лева на фоне Капитолия, Лева возле Ниагарского водопада. Лева на лужайке у Белого дома, но на всех снимках лицо у тезкинского друга было грустным и очень растерянным. И сам он, точно догадываясь, что его несчастная физиономия вряд ли служит доказательством хорошо идущих дел, приписывал, что Америка -- страна чудес, разумеется, но цель ее завоевать все меньше кажется ему такой желанной. "Я здесь, брат, чувствовал себя поначалу, как Рас-тиньяк, сильно бедствовал, но теперь чем большего добиваюсь, тем меньше уверен в необходимости этих достижений".

Тезкин прикрыл глаза и попытался представить Америку или Германию, куда уехала Козетта, но никакой картинки в глазах не возникло -- это было равносильно тому, чтобы представить загробный мир или Древний Рим. Сидя на этой несчастной, разваливающейся дачке, он помыслить не мог, что где-то существуют большие, залитые огнями города, толпы нарядных мужчин и женщин, разноязыкая толпа, рестораны, витрины богатых магазинов. Он включал порою ночами допотопный ламповый приемник и слушал "Свободу" и "Би-би-си", захватывающие вести о том, что в Германии рушится режим Хонеккера, в Чехословакии на улицах толпы людей, в Румынии тоже неспокойно. Лагерная система социализма трещала по швам;