Тихон Чурилин - Конец Кикапу. Агатовый Ага

…т айной – Мотив «тайны» часто встречается в ранних произведениях Чурилина и маркирует «тайну» биографии и преследующего поэта родового (наследственного) «проклятия», прозреваемое им устройство мира и те визионерские и терапевтические функции его творчества, о которых говорилось выше. Н. Гумилеву, прозорливо заметившему, что «стихи Тихона Чурилина стоят на границе поэзии и чего-то очень значительного», Чурилин писал: «Слова сказали Вы одни. <���…> Но разве о Поэзии только сказали Вы? О летописи Тайны, т. е. то, что главное в моем творчестве». (СП 1: 28; см. также Безносов 2012: 211).

…мертвом совершенно городе. крепости караимской – Караимы – небольшая тюркская народность, исповедующая караизм, основанный на Ветхом Завете и не признающий раввинистическо-талмудистскую традицию иудаизма; в зависимости от тех или иных взглядов рассматриваются как представители еврейской секты, последователи одного из ответвлений иудаизма, отдельный народ с собственной религией и т. д. Некоторые ученые считают караимов потомками принявших в свое время иудаизм хазар. В дореволюционной России наиболее известна была тюркоязычная община караимов Крыма. В настоящее время караимы живут в России, Украине (в основном Крым), Израиле, США, Литве. Мертвый город-крепость – средневековая крепость Чуфут-Кале под Бахчисараем, к началу ХХ в. полностью покинутая жителями.

…кенасы – Кенаса (также кенасса) – молитвенный дом, место богослужения караимов. По своему устройству кенасы близки и к синагогам, и к мечетям.

…Еелленна, Раи Denisli… триптих тронный – Триединый женский образ – новая инкарнация Елены, Ра и Мери из стихотворения «Конец Кикапу». Появление этих плакальщиц у тела Кикапу воспроизводит иконографическую сцену оплакивания Христа, распространившуюся в европейском искусстве с XI в. Феминные «створки» чурилинского триптиха – низший уровень женских образов повести, сохраняющий еще прототипические связи (подробнее составляющие «триптиха» будут рассмотрены далее). В плане прототипов чрезвычайно фантастическим выглядит указание Т. Лещенко-Сухомлиной (почему-то приведенное в СП1: 240 без всяких оговорок), касающееся женских образов в стихотворении: «Елена – это Бронислава Иосифовна Корвин-Круковская [sic] – жена Тихона Чурилина. Ра – бог Ра – это сам Т. Чурилин. Мэри – это Марина Цветаева, которая в ту пору совместной ранней их молодости была очень была влюблена в Тихона» (Лещенко-Сухомлина 1991:69). Разумеется, с Цветаевой и Корвин-Каменской Чурилин познакомился только в 1916 г., в человеческой ипостаси Ра у поэта – всегда образ женский и обособленный (говорить «Ра – это сам Т. Чурилин» можно только и исключительно постольку, поскольку все «персонажи» стихотворения и повести есть отображение различных составляющих психики Т. Чурилина). Если указание Лещенко-Сухомлиной имеет какую-то ценность, то лишь как поздняя и сильно искаженная в передаче ретроспекция поэта. Рассуждая в этой связи о «прототипических подтекстах» чурилинского женского «триптиха», Н. Яковлева замечает, что «иногда прототип у Чурилина мог „приписываться“ персонажу задним числом, что связано отчасти с использованием тех же героев в ином биографическом контексте» (Встречи: 429). Добавим, что прототипы составляющих «триптиха» у Чурилина собирательные, и достоверно восстановить все их компоненты не представляется возможным.

странный старичишка Корчагин – Ср. со «стариком Корчагиным» в романе Л. Толстого «Воскресенье». Видимо, у Чурилина толстовский Корчагин ассоциировался с жестоким «стариком Чуриловым» из прогремевшей повести Е. Замятина «Уездное» (1912). Замятин (как и Чурилин, уроженец Лебедяни), вывел в этом образе В. И. Чурилина – отчима поэта (Встречи: 410–411). Отметим искаженный и в чем-то карикатурный облик Чурилова у Замятина: «степенная борода тут у него вся склочена, рот перекошен», он «крысится»; Корчагин повести предстает далее как злобный шут. Неочевидная связь с толстовским властным князем, обладателем «упитанной генеральской <���…> бычачьей, самоуверенной <.>фигуры» диктуется тем, что все они – и Корчагин Толстого, и отчим Чурилов-Чурилин, и Корчагин повести – олицетворяют (чуждую) власть. При этом спотыкающийся, падающий, ковыляющий «старичишка Корчагин» господствует над треугольником, образуемым женскими «персонажами» («три, – двое, – одна; – странный старик») и в иерархии повести выступает как увечный гностический «Демиург», повелитель мира Кикапу.