Интерес к подобного рода литературе не иссяк и поныне, но в романтизме пушкинского времени он имел одну важную особенность: «страшные» рассказы, повести, романы во многом основывались на фантастике народных преданий и легенд, что, в свою очередь, в немалой степени способствовало пробуждению интереса к самому фольклору, его собиранию и изучению. Многие произведения «неистовой» школы были насыщены фантастическими сюжетами и образами, почерпнутыми из фольклора. Таков цикл повестей Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (1828), таковы же во многом и гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки» (первая часть – 1831, вторая – 1832), за которыми последовал цикл повестей Загоскина «Вечер на Хопре» (1834).
Фольклорно-исторические романы Вельтмана, появившиеся в 1833–1835 годах, продолжают традиции фольклорной и исторической прозы, в том числе и «неистового» романтизма. А традиции эти почти неизменно включали в себя элемент пародии. Если в «Страннике» Вельтман пародирует сентиментальную литературу путешествий, то в «Кощее бессмертном», «Светославиче» и в более поздних романах – «Рукопись Мартына Задеки», «Александр Филиппович Македонский» – романтическую фантастику, основанную на фольклорном и историческом материале. В этом отношении он также близок к Оресту Сомову, который, перечисляя в «Оборотне» всех заморских чудовищ и вампиров, совершавших «набеги на читающее поколение», знакомит читателей с русскими оборотнями, которые «до сих пор еще не пугали добрых людей в книжном быту», являются в литературе «чем-то новым, небывалыми».
Вельтман тоже поведет читателей в мир новый и небывалый, тоже создаст своего оборотня , но этот оборотень окажется у него героем не просто сказочным, мифологическим, а историческим .
В творчестве Вельтмана немаловажна и такая чисто биографическая деталь. Служба в армии, участие в русско-турецкой войне 1827–1828 годов и жизнь в Бессарабии определили тематику многих его произведений, но главное – ознаменовались двумя событиями, имевшими решающее значение во всей его дальнейшей жизни и литературной судьбе, – это знакомство с Пушкиным и дружба с Владимиром Далем.
Потомку шведских дворян Вельдманов, как и потомку датских дворян Далей, суждено было одним из первых в России прикоснуться к сокровищам народного творчества и как собирателям, и как писателям. «Оба они не русские по крови; но тем более причины для нас радоваться той нравственно притягательной силе русской народности, которая умела не только вполне усыновить себе этих иностранцев по происхождению и привлечь их к разработке своих умственных богатств, но и одухотворить их не русское трудолюбие русской мыслью и чувством» – так писал Иван Аксаков в 1873 году о Владимире Ивановиче Дале и прибалтийском немце Александре Федоровиче Гильфердинге. Эти замечательные слова можно с полным правом отнести и к Александру Фомичу Вельтману – тоже собирателю, тоже историку, автору многих исторических работ [2] Среди изданных (многие остались в рукописях) научных работ А. Ф. Вельтмана: «Начертание древней истории Бессарабии» (М., 1828), «О Господине Новгороде Великом» (М., 1834), «Древние славянские собственные имена» (М., 1840), «Достопамятности Московского Кремля» (М., 1843), «Московская Оружейная палата» (М., 1844), «Аттила и Русь IV и V века. Свод исторических и народных преданий» (М., 1858), «Исследование о свевах, гуннах и монголах». Ч. 1–3 (М., 1858). Вельтман – один из первых переводчиков и комментаторов «Слова о полку Игореве», его издания «Слова» вышли в 1833 и 1856 гг.
, помощнику директора (с 1842 г.), а затем (1852 по 1870 г.) директору Оружейной палаты, тоже писателю, постоянно обращавшемуся в своем творчестве к темам народного творчества. Да и в литературу они вступили одновременно: Вельтман – сказочным «Кощеем бессмертным», а Владимир Даль, в том же 1833 году, – сказками Казака Луганского, воплощая во многом близкие художественные принципы. Поэтому и хвалить и ругать их будут тоже обычно вместе.
«Признаюсь откровенно, – писал в 1834 году о Вельтмане и Владимире Дале Сенковский, – я не признаю изящности этой кабачной литературы, на которую наши Вальтер-Скотты так падки. И как мы заговорили об этом предмете, то угодно ли послушать автора „Лунатика“:
„– Э, э! что ты тут хозяйничаешь!
– Воду, брат, грею.
– Добре! Засыпь, брат, и на мою долю крупки.
– Изволь, давай.
– Кабы запустить сальца, знаешь, дак оно бы тово!
– И ведомо! Смотри-кось, нет ли на приставце?“
Читать дальше