Александр Туркин - Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

Псалтырин захохотал.

— Сюрприз? Покорно благодарю.

— Мы хотели тебя звать домой, ведь Митя на днях уезжает.

— С богом!

— Мама, разденься, — сказал Митя.

— Ах, да, да… Хорошо, хорошо.

Барыня суетливо стала снимать с себя шаль, шубу и калоши.

— А ты зачем здесь, щенок? — обратился Псалтырин к сыну, который упорно, строго и презрительно-холодно смотрел на отца. Митя пожал плечами и ничего не ответил.

— Не одобряете-с? — продолжал отец. — Вижу, вижу, Митенька Козелков… Знаю, что вы неумолимо строги, господин Козелков, будущий помпадур… Ну, что делать? Что делать? Не взыщите!

— Дайте нам чаю, маме необходимо согреться, — распорядился Митя, обращаясь к Ироду. На слова отца он не обратил никакого внимания.

Вскоре подали самовар, сливки, масло и белый хлеб. Митя молча, с видимым аппетитом, принялся за чай. Барыня, не переставая говорить, растерянно хлопотала около самовара. Руки у ней дрожали и голос прерывался от подступавших слез, хотя говорила она все о веселых и безобидных вещах: о городских новостях, о каком-то Петре Степаныче, который у них был с визитом, о театре, о забавных приключениях в дороге. Псалтырин, казалось, впал в состояние отупения и не слушал. Когда руки его машинально протягивались к графину, у жены вырывалось подавленное восклицание, и она как-то вся опускалась, но, быстро овладев собой, опять начинала весело и беззаботно болтать.

Напившись чаю, Митя заявил, что пора ехать домой.

— Дни короткие, дорога плохая, — сказал он, — и так к вечеру едва поспеем домой.

Мать с укоризною взглянула на сына.

— Погоди, дружок, нельзя же так вдруг, — шепотом возразила она.

— Нечего тут миндальничать, — ответил он громко.

Она испуганно взглянула на мужа и с стремительною быстротой заговорила о чем-то постороннем.

— Маточка! — заговорил Псалтырин, точно пробуждаясь от сна. — К чему ты тараторишь? Как горох сыплешь… к чему?.. Зачем эта ложь? Что я, ребенок, что ли?.. Ты за мной приехала, так и говори: поедем, довольно безобразничать, а то "сюрприз"… Ох, боже мой!..

— Что же, поедем, голубчик!

— А вот не поеду!.. Ни за что!..

— Как не поедешь, Саша?

— Не поеду!

— Положим, ты поедешь, отец, — вмешался Митя, бледный, с блестящими от гнева глазами.

— Что-о?!

— Я тебе говорю, что ты поедешь.

— Ты говоришь?.. Что же, ты силой меня повезешь, а?

— Если понадобится, то и силой.

— Митя, Митя! — с ужасом заговорила мать. — Ради бога, ради создателя!..

Псалтырин поднялся на ноги и, сжав кулаки, весь затрясся от гнева.

Барыня бросилась к мужу и, обнимая его, говорила:

— Ради бога… Саша!.. Милый!.. Успокойся… Митя, уйди!

Но Митя не уходил и упорно смотрел на отца, гипнотизируя его взглядом.

— Уйди, уйди! — кричала ему мать.

— Мама, вспомни, что мы с тобой говорили.

— Уйди, уйди!

Между тем Псалтырин рвался из рук жены, размахивал руками и выкрикивал ругательства.

— Негодяй!.. Щенок!.. Как ты смеешь?.. Я тебя ненавижу, ненавижу!.. — кричал он в исступлении.

Размахнувшись, он нечаянно ударил жену по лицу и, заметив, что она со стоном ухватилась руками за ушибленное место, сразу опомнился. С внезапною нежностью он обнял и ловко посадил ее на диван.

— Прости, милая, — говорил он, целуя ее руки. — Тебе больно?.. Ну, прости, прости… Ну, я свинья… Господи! Что это?

— Ничего, ничего, пустяки, — отвечала она сквозь слезы, счастливая, что он ее приласкал.

Мите были невыносимы эти "телячьи нежности", и, насупившись, он отвернулся к окну.

— У тебя, маточка, все же доброе сердце, доброе сердце, — говорил Псалтырин расслабленным голосом, лаская жену.

— Поедем, голубчик, — говорила она.

— Поедем, поедем, мне все равно… все равно… Меня только этот возмущает… Митька. У-у, зелье!.. Ты меня извини, я выпью… должен выпить… необходимо…

— Не пей, Саша.

— Нет, нет… только одну, только одну… уж ты позволь…

Псалтырин выпил рюмку и хотел налить другую, как вдруг Митя взял графин со стола и переставил на окно, сказав: "Довольно!"

Барыня страшно побледнела, ожидая, что сейчас разыграется дикая сцена. Однако все обошлось неожиданно благополучно. Псалтырин как-то тупо посмотрел на рюмку, на переставленный графин, попытался что-то сказать, но вместо того махнул рукой.

— Ну, хорошо… Ну, довольно, — пробормотал он, откидываясь на диван.

Через полчаса Псалтырины сидели в экипаже.

— До свиданья, до свиданья, — кивая головой и приветливо улыбаясь сквозь слезы, говорила барыня Голубеву, который без шапки стоял подле экипажа и кланялся.