Айзман - Их жизнь, их смерть

Эрнестина взяла с полки длинный кусок черного лакричного корня и стала его совать в рот Ирме. Зубы девочки были тесно сжаты. Это разозлило пьяную.

- Не хочешь? Ты, значит, с ними?.. Соси лакрицу!.. Соси, когда мать велит...

Скрюченными, мокрыми пальцами она раздвинула девочке зубы и воткнула ей в рот лакрицу. Ирма забилась, затрепетала... Она подняла кверху, к лицу, руку - должно быть хотела отбросить лакрицу, - но ослабевшая рука не повиновалась и тяжело упала на темные лохмотья.

И уже больше девочка не шевелилась; она лежала беззвучно, тихо вздрагивая, а черный лакричный корень, как сигара, торчал у ней меж зубами...

- Сама вылечу, сама! А докторшу - вон отсюда, и Мари вон!

Эрнестина скрежетала губами, костлявыми пальцами стискивала бутылку и снова лила в себя водку...

IX

Маленький Жюль спал в конюшне. От холода он проснулся и, проснувшись, стал прислушиваться. В доме было тихо. Тетка Мари, значит ушла, - соображал мальчик, - ушли и соседки, теперь можно пойти в дом, никто не будет давать пинков, и не будут орать, что болезнь Ирмы заразительна и надо отослать детей.

Жюль вошел.

Огня в очаге нет. Толстое бревно давно погасло, и на обуглившемся заостренном конце серая пелена пепла... Громко храпит мать. Она лежит на полу, широко

раскинув руки, - точно старается захватить как можно больше пространства... Лицом она прильнула к каменным плитам, и кажется, она что-то шепчет им, или их целует... Хромая нога уродливо выворочена, и подле нее, на полу, бутылка...

Жюль стремительно набрасывается на бутылку - пуста!

- Все выпила. Верббблюд!..

Жюль с силой тычет ногой в живот матери. Та не слышит. С безмерной ненавистью смотрит мальчик на мать и на пустую бутылку... По темной зелени стекла, мигая, тянется красное отражение светильни...

Холодно... Сумрачно...

Какие то странные звуки издает Ирма: будто торопясь пьет она и захлебывается... А мертвые ведь не пьют, - думает Жюль. - Мертвые всегда молчат. Значит, еще не умерла Ирма...

Маленький Жюль подходит к очагу и поддувалом хочет оживить огонь. Но поддувало прорвано и не действует. Жюль становится перед толстым бревном на колени, припадает к его черному концу лицом и, напрягая грудь и щеки дует...

Разлетается по сторонам старый пепел, вспыхивают кое-где искорки, перебегают, разливаются яркой полоской... Жюль продолжает дуть... Красные отсветы ложатся на кончик носа, на раздутые щеки, на собранные в трубку губы... Но уже легкие мальчика устали, что то колет в груди, дуть трудно, а огонь не разгорается.

Со злобным взвизгиванием Жюль ударяет по углям ногой и потом протягивает к ним окоченелые синие пальцы.

Холодно. Сумрачно. Скучно.

Гулко храпит мать, и не переставая, торопливо пьет и захлебывается Ирма.

Глаза у нее синие, а щеки красные...

- Ей тепло, - думает Жюль: - она в постели... И укрыли ее хорошо...

- Вон отсюда! - злобно кричит он, подбегая к кровати.

Ирма торопливо пьет и захлебывается и Жюлю ничего не говорит.

- Лакрицу сосет!.. Все ей: кровать, покрывало, лакрицу... Раньше полубордо сколько дали... Вон!..

Жюль тащит сестру за руку. Та ничего не говорит, и кажется, что она пьет захлебываясь.

- Вон, верблюд!

Жюль отгребает в сторону тряпье и схватывает обнажившуюся ногу Ирмы. И держа сестру за эту ногу и за обе руки, он стаскивает ее на пол.

Худенькое, нетяжелое тело девочки падает легко, почти без шума. Только голова с бледными, всклоченными волосами глухо стукнулась о пол.

Жюль, оскалив зубы, радостно смотрит на сестру.

"Умирает?.. А, умирает?..".

Он весь вздрагивает от странного удовольствия. Снова берет он девочку за ноги, за голые ноги, повыше колен и волочит к двери. Руки девочки протянуты вдоль тела, голова склонена на бок. И подскакивает голова и глухо стучит об пол.

- Умираешь?.. Ага, умираешь?.. Хи-хи...

Жюль приволок девочку к порогу и здесь бросает ее рядом с матерью, которая гулко храпит. Он бежит затем к постели, ложится в нее и тащит на себя всю груду лохмотьев... Только лицо видно из под черного тряпья. Лицо довольное, радостное. Глаза улыбаются...

В постели тепло. Это Ирма нагрела, - думает Жюль. - Жар у девчонки, говорила тетка Мари, оттого и нагрела. И вытянуться можно, везде тепло... Только отчего она

все будто пьет и захлебывается?.. - продолжает размышлять Жюль. Хрипит... Это она умирает... Ага, теперь ей будет холодно!.. На каменном полу ей очень холодно. Еще и рубашка задралась, ноги голые, - хи-хи! Живот голый, хи-хи!..

И оттого, что Ирма умирает, и оттого, что живот у нее голый, опять возобновляется то, прежнее щекотание. И Жюль начинает сыпать грязными, чудовищно-непристойными словами...