Евгений Витковский - Земля святого Витта

Но власть киммерийских архонтов была не дальше Змея, а за Змеем начиналась Внешняя Русь, по которой вел сейчас вечный странник Мирон Вергизов усталого толкователя сивиллиного бреда, гипофета Веденея. Тот пытался понять, куда же это они на ночь глядя по топкой лесотундре бегут, но тут Вергизов на миг исчез; запахло дымом, холодной золой, заскрипела дверь, лязгнул засов.

- Заходи, передохнуть пора, - послышался голос провожатого из глубины помещения. Десятым чувством понял Веденей, что перед ним - сторожка, видимо, очень старая. Дерево крыльца, на которое он шагнул, крошилось под сапогом. Воздух в помещении был застоявшийся и почти теплый. Появился свет; старик сидел за квадратным столом и подкручивал пламя в керосиновой четырехлинейке. Несусветно пыльное стекло от лампы стояло рядом, капюшон с головы Вергизова был откинут, и вновь содрогнулся гипофет, увидев нечеловеческий череп Вергизова.

Веденей опустился на скамью, выложил на стол термос-бивень, огляделся. Стол, две скамьи, печь-буржуйка, еще что-то черное в дальнем углу, поблескивающее. С немалым удивлением признал в этом предмете рояль. Над роялем виднелось что-то вроде птичьего чучела. Может быть, даже именно птичье чучело. Прыгающие тени точно ничего разглядеть не позволяли.

Мирон властно взял кривой термос, вынул пробку и надолго присосался. Веденей подумал: неужто выпьет все? В такой термос пол-амфоры входит, а это, если по-новорусски, почти двадцать литров. Но старик утер тонкие губы локтем и вернул квас владельцу.

- Раньше в таких термосах соус гарум хранили. Потрясающая была гадость: тухлая макрель вперемешку с тухлыми потрохами той же макрели. Обожали ее римляне, вот и вымерли. Я надеюсь, что у человечества хватит ума больше никогда не изобретать соус гарум. Греческий огонь тоже вот совершенно зря второй раз изобрели. Напалм называется.

- Видел по телевизору, - ответил Веденей, отрываясь в свою очередь от термоса, - русичи при коммунизме за него американцев ругали...

- Ты про коммунизм не очень-то, - буркнул Вергизов, - сам понимаешь, император... - Знаю, знаю, учили меня. Не такой уж я зеленый, Мирон Павлович.

Вергизов постучал невероятно длинными пальцами по столу. "А рука-то киммерийская", - подумал Веденей. У него у самого была такая же. Народное объяснение того, почему у половины киммерийцев руки именно такие, было малоправдоподобным, - но другого объяснения не было вовсе. Древние предки, уходя оттуда, откуда их несла нелегкая во времена не то двенадцатой, не то тринадцатой фараонской династии, могли взять с собой очень мало пожитков и припасов, и ввели в обычай: съедать в день ровно столько пищи, сколько вместится в пригоршне. Осев на берегах теплого и безопасно далекого Рифея, киммерийцы обычай долго хранили. Но изобильный рыбой и всяким речным зверьем Рифей, ягоды и орехи, которых и тундра, и тайга давали невпроворот, довели людей до того, что у младенцев стали увеличиваться руки, чуть не вдвое против прежнего. Мастеровитые киммерийцы важно шутили, что большому куску рот радуется, а большой руке - дело.

Старец, похоже, приготовился к длинной речи. И заговорил.

- Гипофет, ты идешь в Россию. К брошенным селеньям, к бедным городам, к грязным рекам. Предки русичей еще не знали железа, а вы, затворившись в Киммерии Рифейской, обрабатывали стальными сверлами мамонтовую кость. Вы унесли с собой тайну минойской азбуки, а пользуетесь ею теперь раз в сто лет, теперь у вас на киммерийском языке разве что на базаре ругаются, когда русских слов не хватает, да еще твои полоумные старухи на нем пророчествуют. Вы были свидетелями гибели величайших царств, но едва ли раз в полвека поднимали голову от токарного станка. Вы остановили время, но хотите знать будущее, хотите насильно вытащить его из бесконечных прорицаний своих Сивилл. Так вот, гипофет, ты увидишь время. Ты увидишь, как оно вскипает, створаживается, гниет, рассыпается в пыль. Ты идешь в страну, где тысячу лет царствует никому не ведомый царь Кавель, и народ всю тысячу лет решает одну-единственную задачу: Кавель убил Кавеля, либо же Кавель Кавеля. Ты увидишь пирамиды, стоящие на острие, возьмешь в руки неподвижную стрелу Зенона, постучишь по панцирю Ахилловой черепахи. Ты увидишь тела, лишенные душ, и еще другие тела, населенные множеством душ - как постоялые дворы. Ты дважды и трижды войдешь в одну и ту же воду и прикоснешься к весам, на которых добро и зло отвешивают пудами и золотниками. Ты проследишь путь змеи по траве и станешь выбирать между клепсидрами с живой и мертвой водой. Ты увидишь медведей, с рогатинами идущих добывать шкуру охотника и ужаснешься при виде мышей, питающихся кошками. Ты научишься утолять жажду из источника, бьющего горьким уксусом. Ты поймешь непостижимое и разучишься отличать нож от вилки. Наконец ты, православный человек, увидишь мучения настоящих рогатых чертей, проследишь, как сдирают с них шкуру, вытапливают из них жир, а потроха скармливают лающим чудовищам, - да-да, чертей, виновных лишь в том, что их мучитель не верит ни в Бога, ни в дьявола. Ну, гипофет, ты готов идти дальше? Ты не хочешь домой, в теплую Киммерию?