Александр Новосёлов - Беловодье

Василий Матвеич оторвался, наконец, от книги и, не поворачивая головы, спросил:

— Ну, что скажешь?

Иса откашлялся.

— Так. Ничего.

— Ну, мне некогда с тобой тут растабарывать. Есть дело… говори сразу.

— Прощаться пришел. Кочую сегодня.

— Так бы и говорил.

Василий Матвеич передвинул что-то на столе.

— Ловко это ты со мной устроил! Жил, жил и вдруг — на тебе! На утечку! Нехорошо это, брат. Нечестно. Тридцать лет пропитывался на моих харчах… Без меня-то куда бы ты?

Говорил он это мирным тоном, и Иса почувствовал болезненный стыд за свой поступок.

— Сват зовет. Который год зовет.

— Рассказывай! Так, блажь в башку пришла. Только назад-то потруднее будет. Придешь проситься — выгоню.

Василий Матвеич грузно повернулся на стуле. Он уже начинал раздражаться.

— Выгоню! Так и знай! К воротам не пущу, не то что в пригон.

— Пошто назад приду? Не видал твоей брюшины?

— Брюшины!? А тебе бы мясо каждый день? Тоже!

— Мы не собака.

— А кто же ты? Немаканый и, значит, шабаш.

— Твой душа бог возьмет, мой душа бог возьмет.

— Разевай рот шире! Только подохнешь, так в аккурат сатане в колени и угодишь. Всей и жисти тебе, что здесь. Так, брат, и в писании сказано. Ну, толковать мне некогда. Когда долг отдашь?

Иса испуганно таращил на него глаза.

— Какой долг? Нету никакой долг.

Василий Матвеич нетерпеливо схватил книжку со стола, перелистал до половины, нашел необходимую страницу и ткнул в нее коротким, пухлым пальцем.

— Какой долг? А вот какой… Слушай! В октябре — Исе Кунанбаеву рупь пятьдесят копеек на рубаху бабе. Дальше! В декабре — Исе Кунанбаеву рупь розно. Дальше! В феврале — Исе Кунанбаеву рупь на штаны. Вот!

Он прикинул на счетах.

— Три с полтиной.

— Ой-бай! Что ты, Василий! Ты мне в жалованье давал. Мои деньги оставались.

— Какой там черт оставался? Слета забрал все. Давай вот вашему брату. Дашь в долг, а порукой-то волк.

— Сам говорил — в жалованье.

— Да ты смотри, смотри сюда, в книгу-го! Не вычеркнуто. Почему не вычеркнуто? Не отдано. Книга не обманет. Ну, я хочу взять с тебя лишнее, а книга-то что говорит? Она не соврет.

Иса всегда относился ко всякой записи с уважением и даже трепетом. Заглянул в подставленную книгу — да, действительно, на правой странице не зачеркнуты три строчки.

— Верно, верно, — уныло кивал он головой, — кагаз не обманет.

Книга за ненадобностью легла на свое место. Наступило молчание. Василий Матвеич звонко высморкался в аршинный кумачовый платок.

— Ну, так признаешь?

— Кагаз говорит, значит, надо платить.

— То-то! Когда же?

Иса заговорил боязливо и неуверенно.

— Будь отцом, Василий: дай десятку… Копейки нет… Муки купить, чаю…

— Тебе десятку!? Ты не сдурел?

— На ярманке отдам.

— Бабу продашь на ярманке-то?

Иса не слушал.

— Копейки нет. Чаю надо, муки надо…

Василий Матвеич колебался. Что с Исишки можно вывернуть с лихвой, в этом он не сомневался. А вот другое дело — стоит ли ему давать за такую проделку.

— Пожалиста, дай! А? Василий!

— Заладил: дай да дай. За что тебе? Не за что! Не дам!

— Ой, Василий, дай, пожалиста! Голодом буду. Жрать нету.

— Жил бы себе, тогда и жрал бы, сколько надо.

— Сват зовет. Надо свату уважить.

Василий Матвеич поскреб живот.

— Окромя греха с вами, собаками, ничего не наживешь.

А сам уже нагнулся под стол, с трудом достал оттуда тяжелую шкатулку, отомкнул ее со звоном и из длинного холщового мешка отсчитал медяками шесть с полтиной.

— Получай.

Иса долго раскладывал медяки по полу столбиками, чесал лоб и пересчитывал. Наконец, расклонился:

— Не хватило!

— Три с полтиной удержал.

— Ой-бай! Василий, дай, пожалиста.

— Больше ни копейки. Опять отопрешься от долга. Вот записываю при тебе… Исе Кунанбаеву де-сять ррублей.

Иса молча сгреб монеты в кучу и осторожно опустил их в узкую мошну.

Когда он выходил на улицу, сердце защемило что-то нехорошее, будто он сделал большую пакость и хозяину, и этому старому дому, и обширному двору. Но сейчас же вспомнил о книжке, о записи.

— Записал при мне, а почему при мне не вычеркнул те три строчки? Забудет?

Иса подумал с минуту, держась за калитку, потом отворил ее и вышел.

— Может быть, и не забудет? Еще рассердится и вытолкает.

В кухне, у раскрытого окна, подпирая щеку толстым кулаком, сидела Агафья.

— Прощай, Агафья! — крикнул он весело.

Она медленно обвела его злобно скучающим взглядом.

— Не придешь ли опять?