Максим Горький - Три дня

– Ни с девками ты, ни куда! – задумчиво продолжал старик. – Оно хорошо, конечно. И вина не пьёшь, и грамотен, книжки эти у тебя – я ничего не говорю! Однако – непонятно, – парень такой здоровый…

Он пристально посмотрел в лицо сына, спросив потише:

– Ты Дашку не трогаешь?

– Она, чай, не пара мне…

Старик усмехнулся.

– Не про женитьбу говорю я, знаю, что не пара…

– А ребёнок если? – спросил сын, искоса взглянув на отца.

– Эко! Мало девки родят…

– Ну, зачем их трогать…

– Коли бабы есть. Дело – твоё! Только, гляди, бабы – подлые. Ехал я – думал про тебя: пора тебе жениться. Чего ждать?

– Не опоздаю.

– Всё пошло иначе: раньше, бывало, оглядят отец-мать девку, на – живи! А теперь вот… И дружбы твоей с разными людями не понимаю я.

– Говорил ты про это! – сказал сын, смахивая ладонью со стола пролитый чай.

Доили корову, было слышно, как струя молока бьёт в подойник. С колокольни сорвался удар колокола, за ним другой и третий – благовестили торопливо, неблагозвучно.

– Говорил, да! – крестясь, молвил старик и, загибая пальцы рук, начал считать: – Ну, учитель, это ничего, человек полезный, сельское дело знает и законы. И Яков Ильич – ничего, барин хозяйственный. А какой тебе друг Стёпка Рогачёв? Бобылкин сын, батрак, лентяй, никого не уважает… Мать – колдунья…

Голос старика гудел однообразно и жалобно, напоминая отдалённое пение нищих.

– Кого ему уважать? – неожиданно и, должно быть, невольно спросил Николай, вздохнув и оглядывая огород скучающим взглядом.

– Это тебе – некого, а он – всех должен…

Над сосною в густом синем небе плыло растрёпанное жёлтое облако. Все звуки разъединились и, устало прижимаясь к земле, засыпали в теплоте её.

Татьяна, вдова, двоюродная сестра мельника, высокая, с багровым сердитым лицом и большим носом, внесла в огород тяжёлую корзину мокрого белья, покосилась на брата с племянником и начала, высоко вскидывая руки, разбрасывать бельё на верёвки.

– Что не здороваешься? – хмуро спросил мельник.

– Здравствуй…

Николай не торопясь встал, спрашивая отца:

– В церковь не пойдёшь?

– В баню пойду. У меня спину ломит. Ты бы сам ходил почаще, в церковь-то!

– Когда надо – я хожу ведь…

– Чего станешь делать?

– На село сбегаю. Зворыкин приехал, может, денег получу с него…

– Татьян, собери-ка меня в баню.

– Дай вот стираное развешаю…

Назаров сердито ударил рукою по столу.

– Делай что велят!

Женщина, высоко вздёрнув голову и вытирая мокрые руки подолом, ушла из огорода, а мельник, собрав бороду в кулак, наклонился над столом, точно кот, готовый прыгнуть на крысу.

Выйдя на двор, Николай остановился, покачал головой. Левон, подмигнув молодому хозяину, сказал:

– Воюет воевода?

Хозяйственно осмотрев двор, покрытый слоем чёрной жирной грязи, глубоко истоптанной скотом, Николай попросил:

– Поди, Левон, прибери в колесе струмент!

Из коровника высунулась растрёпанная голова Дарьи.

– В баню он, что ли? – тоскливо спросила девушка.

– Да.

– Ой, господи! – заныла она. – Неужели мне опять мыть да растирать? Николай Фаддеич, соромно мне! Эку моду завёл, – али я на это рядилась?

Из-под мышки у неё высунул морду телёнок и неодобрительно мычал, как бы соглашаясь с нею.

– С ним толкуй об этом, а не со мной, не меня моешь! – сухо сказал парень, уходя со двора.

– У-у, черти! – донеслось вслед ему тихое восклицание.

«Сами вы черти!» – мысленно возразил он и, лениво сплюнув, пошёл к реке, держа руки за спиной и покачиваясь на крепких ногах.

Без шапки, босый, в изорванном пиджаке поверх грязной рубахи, в шароварах, выпачканных тиной, он был похож на батрака. Но скуластое лицо, холодное и сухое, вся осанка его показывали в нём хозяина, человека, знающего себе цену. Идя, он думал, что парни и девки на селе, как всегда, посмеются над его одеждой, и знал, что, если он, молча прищурив глаза, поглядит на шутников, они перестанут дразнить Николая Фаддеевича Назарова. Пусть привыкают узнавать попа и в рогоже.

Ещё издали он увидал около сваи моста маленький челнок, рыбака в нём и, взойдя на мост, крикнул:

– Степан!

Не шевелясь, рыбак отозвался:

– Ну?

– Павел Иваныч приехал?

– Приехал.

Сверху был виден череп с коротко остриженными волосами, угловатый и большой, согнутая спина, длинные руки. Из-под челнока бесшумно разбегались тонкие струйки, играя поплавками удочек. Дальше по течению эти струйки прятались, и вода, спокойная, гладкая, отражала в тёмном блеске своём жёлтые бугры берега, бедно одетые кустами верб.