Николай Лейкин: Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии

– Ах, серое невежество!

– Постой… зачем серое? Здесь совсем порядки не те. Вот теперь пост Великий, а мы скоромное жрем. Ни бани здесь, ни черного хлеба, ни баранок, ни грибов, ни пирогов. Чаю даже уж две недели настоящим манером не пили, потому какой это чай, коли ежели без самовара!

– Да, чай здесь плох и не умеют его заваривать, – согласился Николай Иванович. – Или не кипятком зальют, или вскипятят его.

– Ну, вот видишь. Какой же это чай! Пьешь его и словно пареный веник во рту держишь.

– Зато кофей хорош, – заметила Глафира Семеновна.

– А я кофей-то дома только в Христов день пью. Нет, брат, заскучал я по дому, крепко заскучал. Да и о жене думается, о ребятишках, о деле. Конечно, над лавками старший приказчик оставлен, но ведь старший приказчик тоже не без греха. Из чего-то же он себе двухэтажный дом в своей деревне построил, когда ездил домой на побывку. Двухэтажный деревянный дом. Это уж при мне-то на деревянный дом капитал сколотил, ну а без меня-то, пожалуй, и на каменный сколотит, охулки на руку не положит [1] Не упустит своей выгоды. (Примеч. ред.) . Знаю, сам в приказчиках живал.

– Плюнь. У хлеба не без крох.

– Расплюешься, брат, так. Нет, я о доме крепко заскучал. Веришь ты, во сне только жена, дом да лавки и снятся.

– Так неужто бы теперь согласился, не видавши Ниццы и Италии, ехать домой?

– А ну их! На все бы наплевал и полетел прямо домой, но как я один поеду, коли ни слова ни по-французски, ни по-немецки?.. Не знаю через какие города мне ехать, не знаю даже, где я теперь нахожусь.

– В Марселе, в Марселе ты теперь.

– В Марселе… Ты вот сказал, а я все равно сейчас забуду. Да и дальше ли это от Петербурга, чем Париж, ближе ли – ничего не знаю. Эх, завезли вы меня, черти!

– Зачем же это вы, Иван Кондратьич, ругаетесь? При даме это даже очень неприлично, – обиделась Глафира Семеновна. – Никто вас не завозил, вы сами с нами поехали.

– Да-с… Поехал сам. А только не в своем виде поехал. Загулявши поехал. А вы знали и не сказали мне, что это такая даль. Я, человек непонимающий, думал, что эта самая Италия близко, а вы ничего не сказали. Да-с… Это нехорошо.

– Врете вы. Мы вам прямо сказали, что путь очень далекий и что проездим больше месяца, – возразила Глафира Семеновна.

– Э-эх! – вздохнул Иван Кондратьевич. – То есть перенеси меня сейчас из этой самой заграницы хоть на воздушном шаре ко мне домой, в Петербург, на Клинский проспект, – без разговору бы тысячу рублей дал! Полторы бы дал – вот до чего здесь мне все надоело и домой захотелось.

Часовая стрелка приблизилась к полуночи.

– En voitures! – скомандовал начальник станции.

– En voitures! – подхватили кондукторы, захлопывая двери вагонных купе.

Поезд тронулся в путь.

Поезд летел. В купе вагона, кроме супругов Ивановых и Конурина, никого не было.

– Ну-ка, Николай Иваныч, вместо чайку разопьем- ка бутылку красненького на сон грядущий, а то что ей зря-то лежать… – сказал Конурин, доставая из сетки бутылку и стакан. – Грехи! – вздохнул он. – То есть скажи мне в Питере, что на заграничных железных дорогах стакана чаю на станциях достать нельзя – ни в жизнь бы не поверил.

Бутылка была выпита. Конурин тотчас же освободил из ремней свою объемистую подушку и начал устраиваться на ночлег.

– Да погодите вы заваливаться-то! Может быть, еще пересадка из вагона в вагон будет, – остановила его Глафира Семеновна.

– А разве будет?

– Ничего не известно. Вот придет кондуктор осматривать билеты, тогда спрошу.

На следующем полустанке кондуктор вскочил в купе.

– Vos billets, messieurs… – сказал он.

Глафира Семеновна тотчас же обратилась к нему и на своем своеобразном французском языке стала его спрашивать:

– Нис… шанже вагон у нон шанже?

– Oh, non, madame. On on change pas les voitures. Vous partirez tout directement.

– Без перемены.

– Слава тебе Господи! – перекрестился Конурин, взявшись за подушку, и прибавил: – Вив ля Франс, – почти единственную фразу, которую он знал по-французски и употреблял при французах, когда желал выразить чему-нибудь радость или одобрение.

Кондуктор улыбнулся и ответил:

– Vive la Russie.

Он уже хотел уходить, как вдруг Николай Иванович закричал ему:

– Постой… Постой… Глаша! Скажи господину кондуктору по-французски, чтобы он запер нас на ключ и никого больше не пускал в наше купе, – обратился он к жене, – а мы ему за это пару франков подкинем.

– Да, да… Действительно, надо попросить, – отвечала супруга. – Экуте… Не впускайте… Не пусе… Или нет… что я! Не лесе дан ли вагон анкор пассажир… Ну вулон дормир… И вот вам… Пур ву… Пур буар… Ву компрене?