Сергей Дурылин: Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза

Солидные покупщики любили покупать у Анисима Прохоровича, и если парча покупалась для какого-нибудь городского прихода или монастыря, он всегда приходил на первое служение, при котором облачались в облачение из новой парчи, и по окончании службы, умиленный и растроганный, подходил к протоиерею или эконому, брал благословение и, почтительно улыбаясь, говорил:

– Ну, вот видите, ваше высокоблагословение, был ли я прав, когда смел предлагать вашему высокоблагословению подобную парчу?

– А что, – спрашивал протоиерей, – разве величественно было?

– Небеси подобное украшение, – отвечал Анисим Прохорович и, вновь взяв благословение, откланивался.

Он был любитель и художник парчового дела. Про парчу, осторожно и медленно разворачивая тяжелую, блестящую золотом, пышную ткань, он говаривал: «Это – для Бога. Царь царем»; про шелк говаривал: «Это – одеяние князей земных», – и раскидывал перед покупателем холеными руками своими кусок шелковой материи быстрее, небрежнее и вольнее, чем парчу; а шерстяные товары сам никогда не показывал – и шерстяные, и бумажные ткани определял: «Это – одеяние от наготы-с, не более того: наги, по грехам нашим, родимся и получаем бренное прикрытие. Не красоте, а наготе-с». А шелк и еще более парча – это была для него красота, ради которой он берег и свои руки, и с усмешкой говаривал про себя: «Я бело ручка-с: ни к чему не прикасаюсь».

Решив, что разговор с матерью достаточно веден так, что приличествовало началу, Анисим Прохорович осведомлялся:

– А чем, сударыня, можем служить? Время – деньги, говорят англичане, хоть мы в том, русские, им и не верим: у нас деньги особо, а время особо.

– Вот что надо, Анисим Прохорыч: задала мне тетушка задачу: подобрать ей шелковой материи, желтого цвету, все оттенки канареечного, палевого, лимонного. Какие только есть…

– Можем служить, – отвечал Анисим Прохорыч, – а количество-то, по всему вероятно, требуется немалое: по десяти аршин цвета, – и правая бровь, седая и чуть подстриженная, опустилась у него слегка над глазом.

Мать улыбнулась:

– Вы знаете тетушку. Пелену шьет к Федоровской. Надо по лоскутку каждого цвета.

– То-то я и говорю: количество немалое, наберем ли? – и Анисим Прохорович приподнял бровь и покачал головою.

Я засмеялся, забежав за прилавок. Он повернул ко мне голову и повторил:

– Наберем ли, молодой хозяин, а? Товару-то больно много требуется! – и тут же, другим голосом, приказал: – Иван Никифоров, достань-ка образцы. Есть там желтые.

Молодой приказчик кинулся искать, но, порывшись в картонах, принес только два-три отрывка образцов желтой шелковой материи со словами:

– Больше нету-с желтой.

Анисим Прохорович нахмурил брови.

– А у нас палевые были фай-франсе и саржа? И канареечные – фуляр?

– Где-с? Не знаю я, где искать. А в каком они месте? Анисим Прохорович встал со стула, повернулся к нам спиной, крикнул сердито с раздражением:

– Ты сыщи, а я укажу! – опять присел на стул около мамы и, покачав головой, молвил сокрушенно, как будто и не кричал только что: – Дивлюсь я, сударыня: мы, старые люди, на рубли помним, а у молодых людей – на полушку памяти не хватает! Отчего это?

Мать ничего не ответила, а протянула ему кусок желтого атласу:

– Вот такого бы цвету еще кусочек, Анисим Прохорович.

– Все это возможно, все это возможно, – отвечал он с тем же сокрушением в голосе.

Принесли еще отрезков, и мать отобрала из них целый подбор кусков желтого шелку всех оттенков. Я тоже выпросил для своей игрушечной лавки лоскут желтого атласу.

– Смею спросить, сударыня, – заговорил старший приказчик. – Мать Иринея какой узор шьют?

– Розан.

– Ну, тогда вам и зеленого канаусу надлежит взять – на шипы-с и на листья.

– Тетушка не просила.

– А мы их не послушаем да присовокупим. Убытку не будет. А молодой хозяин перечить не будет.

Он погладил меня по голове.

Мама хватилась брата.

– Сережа, сбегай посмотри, где Вася.

Я уже знал, где Вася: он был в подвале под лавкой, где стояли ящики, пустые и с товаром, валялись огромные круги с бечевкой, пачки картону, целые головы рогож. Мальчики и артельщики паковали товар.

Горела подвешенная под потолком лампа. Брат сидел на ящике и пил чай с обколотого блюдечка, в которое ему наливал из огромного, белого трактирного чайника краснощекий Филя, городской мальчик лет четырнадцати, живший, как и все мальчики, у нас в доме, в молодцовской. Здесь брат был общий любимец. Все его величали «Василий Николаевич».