Клавдия Наумкина - Пока кукует над Рессой кукушка… Семейная сага

Старшая Ариша с восторгом наблюдала за движениями матери. Ахала, видя, как та преображается. Наконец, не сдержав восхищения, воскликнула:

– Мамушка, какая вы… красивая.

Лизавета в смущении зарумянилась. Вот и дочь уже выросла, замечает красоту. Как быстро время летит. А кажется, вот только вчера Димитрий Наумкин, отец Герасима, заслал сватов к своему артельному Ивану Шураеву, с которым не первый год летом ходили в Москву на дорожные работы. Жили Шураевы в Есипове. Деревня большая, добротная, до сих пор в душе вспоминается с любовью. Там ведь родители, братья, сестры. Но все одно, Красное лучше. Здесь ее дом, ее семья, ее Герасим.

Вспомнилось, как в первый раз увидала суженого. Отца его, дядьку Димитрия, часто наблюдала, когда тот к отцу приходил, а вот Герасима…

Впервые пришел в дом со сватами. Высокий, поджарый, не в отца чернявый, с яркими голубовато-серыми глазами, опушенными длинными стрелами ресниц. Такие бы девице сгодились. На голове кудри крупные, словно завитые. Лизавета из баловства пыталась как-то из своих прямых, цвета пшеничной соломы, косм сотворить витые кудри, да куда там. Такой нагоняй от матери получила: мол, гордись тем, что богом дадено, не гонись за внешней красотой, это все от лукавого.

Лизавета вначале стеснялась своего нареченного. Какой-то он был неулыба, неразговорчивый. Пока сваты вели свой обычный, заведенный издревле обряд сватовства, разок-другой взглянула из-под опущенных ресниц на нареченного. Тот тоже глаз не поднимал на девицу, словно и не интересно было, кого ему на дальнейшую жизнь сватают.

Это потом, когда отшумела свадебная суета, когда молодой муж привел ее в свою семью, поняла, что дальновидный батюшка сыскал своей донюшке настоящее сокровище. Семья Димитрия Наумкина не из богатых, но и не нищенствовали. В семье четверо сыновей. Всю зиму мужики занимались гончарным ремеслом, а на лето в отход собирались. На свекрови и невестке, жене старшего брата Герасима Семена, лежали все заботы о доме, о скотине, об огороде. И Лизавета сразу впряглась в работу. Все ей было знакомо. Недаром матушка с малых лет гоняла, наставляя, что должна делать молодая жена в семье мужа.

Лизавета помянула добрым словом свою свекровь, машинально перекрестившись. Недавно та покинула этот мир, оставив в душе Лизаветы воспоминания о том, как с ласкою приняла новую невестку в свою семью, наставляла на первых порах, учила тому, как вести себя, что и как делать в доме. Везде ведь свой уклад…

Вздохнув, Лизавета вернулась мыслями из воспоминаний в день действительный. Улыбнулась дочери. Ариша на удивление удалась в мать. И повадки ее перехватывает, и внешностью схожа. Вот Дуняша, та пошла в свекровь, такая же светленькая, с небольшими серыми глазками и кудрявыми льняными волосами, которые с трудом и слезами дочери Лизавета прочесывала после бани и заплетала в тугие косицы. А Маняша еще совсем крошка, в кого пойдет, бог ведает.

За окном послышался звон колокольчика: Герасим запряг в сани Гнедого и вывел на улицу. Пора выходить. Распахнулась наружная дверь, в ней показалась голова Андрейки:

– Мамушка, тятя зовет…

…На санях, крытых рядном, уже устроились Дуняша с Маняшей, обе закутанные в большие клетчатые шали. Сыновья в овчинных полушубках, подпоясанных кушаками, заячьих шапках и валенках, притопывали в нетерпении у саней. Герасим о чем-то разговаривал со своими братьями.

Наконец все собрались, Семен первым тронул своего сытого и равнодушного ко всему свету серого мерина, которого кликали Зайчиком, явно в насмешку, потому что заставить бежать его еще никому не удавалось.

В розвальнях Семена сидел батюшка свекор Димитрий Николаевич, рядом с ним старшая сноха и близкая подруга Лизаветы Степанида с долгожданной дочкой Настенькой.

Так и поехали друг за другом, на зависть соседям и дальней родне.

В Гороховском храме было не протолкнуться. Народ собрался со всех окрестных деревень. Еще когда подъезжали к Гороховке, большие часы на звоннице радостно и мелодично отзвонили время.

У входа в храм все перекрестились, даже трехлетняя Маняша, сидящая на руках отца, добросовестно провела ручкой со сложенными пальчиками ото лба к поясу и от одного плечика к другому. Лизавета глянула на мужа. Тот усмехнулся и тоже перекрестился.

Все в Герасиме Лизавете любо. Одно тревожит: не верит он в Христа. Говорит, что на этой земле правят свои боги, прародители живущих здесь людей, и негоже их забывать ради заморского божества. Но открыто об этом никому никогда не вещает. В храм он изредка наведывается, что положено, исправно исполняет, даже к причастию ходит, но делает это не от души, а чтобы не обижать Лизавету. Правда, детей ереси не учит, говорит, что они сами до всего своим умом дойдут.