Шломо Вульф - Шаг в сторону

Что можно украдкой любоваться женскими лицами и фигурами, а не отводить глаза... Что начальство вежливо советуется со мной на "вы", а не орет через весь раскаленный двор, обращаясь, как к собаке, которую могут в любой момент выгнать, ничего не заплатив.

На меня посматривала седая женщина неопределенного возраста в закрытом черном платье. Она сидела за своим компьютером прямо напротив, и ее лишенными всякого выражения прозрачные глаза на бледном неподвижном лице казались слепыми или мертвыми.

Я позволил себе улыбнуться ей. Женщина сморгнула и словно состроила мне рожу - ее лицо неприятно сморщилось, верхняя губа задралась почти до носа, обнажив ровные белые зубы, а мертвые глаза вдруг закатились, оставив видимыми только белки, а потом судорожно сузились, прожигая меня бездонными зрачками.

Сразу после этих манипуляций женщина резко встала и стремительно направилась к выходу, судорожно комкая носовой платок у покрасневшего от хлынувших слез носа. Я невольно отметил ее стройную фигуру, легкую юную походку и впервые усомнился, что седая дама - моя ровесница.

После этого улыбаться ей я не решался.

Впрочем, мне было не до флирта и улыбок. Надо было устоять на ногах, а потому делать свое дело изо всех сил, которых для такого проекта практически и быть не может у давным-давно не работавшего по специальности человека, тем более в моем возрасте.

Ни с кем, кроме начальства, я не разговаривал. После окончания рабочего дня, вымотанный до предела, я шел в магазин за продуктами к ужину, потом - в свой номер в служебной гостинице, где для командированных была кухня, готовил себе горячую пищу и смотрел по телевизору все подряд. Гулять по скованным морозом улицам меня не тянуло. Сам факт возвращения на постылую и давно забытую родину, как фиаско моего "хождения во еврейство", безмерно угнетал меня.

***

"У вас свободно? - у "седой девушки" оказался хриплый, словно сорванный голос. Она напряженно смотрела на меня сверху, стоя с подносом в столовой. Мне оставалось только молча кивнуть. - Приятного аппетита. Меня зовут Ирина. Можете звать меня просто Ирой." "Тогда можете меня звать Марк, - неуверенно протянул я руку, ощутив по ее ладони, что действительно сильно ошибся в начальной оценке ее возраста. - Даже Мариком. Я, знаете ли..." "Знаю. Мне о вас уже все рассказали, - она так же странно сморгнула, когда я невольно скользнул глазами по ее впечатляющей фигуре, подчеркнутой закрытым, от ворота до кистей рук, платьем. - А вам обо мне еще нет?" "Я вообще избегаю общения с людьми, насколько это возможно." "Я навязываю вам свое общество?" "Если бы это было так, я бы нашел способ избавиться." "Еще бы! Будто я не вижу, как вы на меня все время воровато поглядываете, когда чертите. Я седая, а потому вы решили, что я ваша ровесница, так? А я вам в дочери гожусь."

"Я смотрел на вас потому, что вообще считаю красоту естественной потребностью души. И не упускаю возможности любоваться красивой женщиной, как, скажем, цветами, пейзажем, музыкой, живописью... Но почему вас-то это так беспокоит?" - с удивлением отметил я, что она едвасправляется с дыханием.

"Вы женаты?" "Жена ушла от меня несколько лет назад." "Почему ушла? Вы ее обижали?" "Можно сказать и так... - почему-то понесло меня. - Я не не смог даже участвовать в ее отчаянной борьбе за существование." "И к ому же она ушла? К миллионеру?" "Миллионеры не женятся на иммигрантках нашего с ней возраста. Просто нашла себе более удачливого нашего с ней ровесника." "И вы смирились?" "Да я был счастлив, что хоть она вырвалась из плена нищеты и труда на износ." "А она?" "Не знаю. С тех пор мы ни разу не виделись. Ни разу... Я, знаете ли, вообще никогда, никуда и ни к кому не возвращаюсь. Не возвращался, - спохватился я, - до этого приезда в Сибирь." "Ваша жена еврейка?" "Да. Но до Марьяны я любил совсем другую женщину," - неожиданно для самого себя почему-то так и не мог остановиться я.

"Русскую?" "По отцу. Милейшее создание. Знаете... Впрочем, откуда?.. Вас тогда и на свете-то не было, когда была эта песенка: Я помню тот вечер в долине зеленой, акации в полном цвету, - все более удивляясь своему поведению, тихонько запел я. - Один поцелуй сладковато-соленый и бронзовых рук теплоту... Мы долго смеялись, мы пели как дети, но больше не встретились вновь. Доверчивой чайке расставила сети чужая большая любовь... Чайка. Белокрылая чайка, черноморская чайка, моя мечта... Простите, Бога ради..." "А почему ей не расставила сети ваша большая любовь?" "Представьте себе... летняя севастопольская душистая ночь, ворчание моря, столик в береговом ресторане, моя милая обаятельная чайка и я за столиком, как мы с вами сейчас. Она мне вдруг говорит, что у нее сегодня как раз день рождения. А я студент... То есть не просто нет денег на подарок, на цветы хотя бы, а вообще едва-едва до Москвы добраться и дожить до первой стипендии. Я ей и говорю: единственный подарок, который я могу вам сделать, это моя рука и мое сердце..." "Поступок! А она что?" "А она согласилась." "Мама! - без улыбки захлопала в ладоши Ира. - Ну и?.." "Оказалось, что она при средствах, гостит в родительском доме в Севастополе и вообще если и не богатая, то вполне реальная невеста." "Ну и что же вам помешало? Национальный вопрос?" "В какой-то мере... Началось с того, что она была прописана в Иркутске, а я в Москве. Расписать нас в Севастополе отказались. В Москве я жил в общежитии о шести койках в комнате. Учиться еще год. Ну и началось хождение по бюрократическим мукам. А тут еще ее русский папа напился и стал мне гадости говорить. Я, естественно, огрызнулся, а ее еврейская мама тут же выступила по моему поводу, что, мол, ее-то пьяный муж проспится, а вот я, дурак, никогда... Моя любимая пыталась нас всех примирить, но я уже имел богатый опыт общения с вашей великой и нелепой нацией. Там, где звелся пьяница, жизни не будет. Проспится, а потом снова налижется и такое натворить успеет, пока снова не проспится... Девушка она была милейшая, добрейшая, но в очередном скандале... Короче говоря, я ушел. Сразу и не оглядываясь..." "Тоже поступок! А она?" "Она была с характером. За мной не побежала. Как я потом узнал, через полгода она вышла за достойного и устроенного человека лет на десять старше ее. Сейчас он... вроде Пустовых. А мне и подумать страшно, что моя бедная чайка могла выйти за меня, прожить с изобретателем пару десятков лет и потом еще и оказаться на месте Марьяны в той же моей проклятой израильской эпопее. Она была настолько порядочной, что при любых бедах меня бы не бросила. Вот до сих пор и переживала бы со мной все ужасы иммиграции. Для меня же наблюдать унижения и муки любимой женщины было бы самой страшной пыткой. Так что все устроилось наилучшим образом. Марьяну мне тоже было жалко, но это совсем другое дело. А чайка моя без меня живет себе не в чужой, а в своей стране. Если она и бывает в Изриале, то для разнообразия, после Канар, поселившись в лучшем отеле с видом на Красное море..." "И вы больше никогда не виделись?" "Нет. Я вскоре женился на Марьяне. Всю жизнь сравнивал ее с чайкой и, пожалуй, не столько любил, сколько терпел." "А она вас?" "Как видите, тоже терпела до поры до времени." "Вы поссорились?" "Можно сказать и так. Если после эмиграции жизнь становится все хуже и хуже, даже любящие супруги подспудно винят друг друга. А дальше - коса на камень. Любое слово, взгляд, жест некогда даже и любимого человека вызывает только раздражение, если не бешенство." "И вы возненавидели свою Марьяну?" "Вовсе нет! Я ненавидел только самого себя и без конца думал о самоубийстве. Но от таких мыслей до реальных планов, тем более до самого, так сказать... акта... К Марьяне же я испытывал не столько раздражение, сколько острую жалость и сходил с ума от своего бессилия облегчить ее жизнь. Но от этого наши отношения не становились лучше. Совместная жизнь превратилась в непрерывную пытку. Единственное спасение как можно реже попадаться друг другу на глаза." "Но вы же полюбили ее за десятилетия супружества?" "В какой-то мере. Там происходит... деградация всего, включая и более теплые супружеские отношения... Вот видите, Ирочка, как вредно напоить еврея. Другой через месяц теплой дружбы не наговорит столько откровенностей, как пьяный Марик после какой-то бутылки-второй пива. Так что давайте-ка, если не возражаете, поговорим о другом... Так какой узел шагайки вам поручили?" "Простите меня. Это явызвала вас на мучительные для вас откровения."