Шломо Вульф - Убежище

Я не особенно возражала, но моя диссертация и короткий последующий опыт работы в моем НИИ послужили причиной, по которой нас не выпускали из страны, хотя я довольно скоро ушла в рыбное ЦКБ. А после того пятнадцать лет и не слышала ни про какие подводные лодки. Но мне все не могли простить бывшей первой формы секретности.

Надо признать, что по своей воле я бы из НИИ ни за что не ушла. Активной сионисткой-антисоветчицей я так и не стала, не всем такое дано после гэбэшной профилактики. И Миша мой был настолько занят добычей хлеба насущного и воспитанием нашего теперь Вовы плюс двух наших общих с ним девочек, что о политических играх и не вспоминал. Даже когда все прочие обалдели от гласности и вместо работы слушали откровения переродившихся отчего-то коммунистов на их съездах народных депутатов, мы с ним всю эту гласность даже не обсуждали.

Так что я так и ковала бы дальше карающий меч коммунизма для родной партии и ее придурков по всему миру, включая врагов моей нынешней "исторической родины". Мне очень нравилась сама моя работа там, а какое это невероятное счастье -- с нетерпением ожидать каждого нового рабочего дня -я поняла только в Израиле, где это счастье потеряла навсегда...

Антокольский плавно вывел меня в срок на защиту, прошедшую на "ура". Конечно, Элла и ее штаб тотчас объяснили мой успех не столько моими новациями в области проектирования подводных лодок, сколько моим платьем-мини, в котором я докладывала, да еще после отпуска в Одессе с ровным черноморским загаром на всем, что открыто для обозрения Ученого совета, не считая моих плакатов. Но и в работе что-то, по-видимому, было ценного, если шобла меня все-таки обокрала, как только внезапно умер Антокольский.

Мой приоритет плавно и ненавязчиво перекочевал к "коллективу соавторов", включая Дашковского и Коганскую. Сделано это было удивительно изящно, легким касанием карманного опытного патентоведа к моей идее. Это очень просто: пишется, что известно, мол, такое-то изобретение некоей Смирновой, в отличие от которого в нашем... И потом -- хоть что поменяй - и в помине нет первоначальной новизны. В результате, когда стали делить немалое министерское вознаграждение, обо мне и не вспомнили.

Впрочем, когда Антокольского не стало, остальные вообще тотчас словно с цепи сорвались. Да еще тут как раз подвернулась очередная "израильская агрессия", а я снова выступила не в ту степь. Даже и не на митинге, а просто на рабочем месте, но в КГБ мне тут же припомнили и 1967 год, и новую фамилию, а потому на этот раз чуть не упекли в родной сумасшедший дом, тем более, что справку эмигранта Гельмута было уже лучше никому не показывать, а свидетелей, если надо, моего душевного нездоровья не убавилось. Скорее всего, просто не решились тронуть таким образом жену видного психиатра, которым к тому времени стал бывший "тюремный хирург" Моисей Абрамович Бергер.

Меня же, естественно, лишили формы секретности и понизили в должности, намекая тем самым, что в здоровом коллективе не место всяким чужакам, что, кстати, и изначально было ясно.

Зато к рыбакам в ЦКБ меня, как кандидата наук, взяли охотно -- к ним никто из более или менее известных специалистов не хотел идти -- не престижно. И во Владивосток я за время своей рыбацкой карьеры ездила довольно часто -- куда же еще!

Когда я впервые попала (спустя десять лет после описанных событий) на знакомую вам сцену, от улицы Мыс Бурный и следа не осталось. Там наслаждались красивой жизнью совсем другие люди - в роскошной гостинице на месте нашего дома. Арина к тому времени уже умерла, как и Гаврилыч, а Николай плотно сидел за разбой -- пришиб все-таки какого-то гада. Ольга не менее плотно жила с приятелем Николая и встретила меня как родную. С ними я с горя от всех этих новостей оттянулась по-русски - так напилась от тоски в проклятый туман, что меня едва откачали.

У рыбаков я придумала с десяток новых приспособлений и ходила в главных конструкторах до самого краха советской власти и распахнутых в Израиль дверей.

***

Наше тут существование так ярко и яростно описали обманутые в самых светлых своих надеждах настоящие писатели, что где уж мне, слабой женщине, тягаться с несгибаемыми членами Союза! Совершенно незаменимыми, по их взаимному мнению, и там, и тут. Эти мои записки - совсем не израильская современная русскоязычная литература, Боже упаси! Это так, не более, чем воспоминания, навеянные случайной встречей с первой любовью через тридцать лет.