Шломо Вульф - Убежище

Симферополь остался позади, плавая в своей августовской жаре за тридцать. Я не отрывала глаз от фантастического зрелища за окном, пока зелень расчерченных украинских и белорусских полей не задернулась ослепительно белой пеленой облаков. Эти облака потом придвинулись, посерели, почернели и исчезли над поворачивающейся среди темнозеленых лесов серой блестящей Невой.

***

И опять пасмурно на сцене.

В Ленинграде сыпал осенний дождик с низкого серого холодного неба. Я поняла как тут холодно только на Невском. Пассажиры косились на мой загар и открытое платье. Прямо в троллейбусе я скорее открыла чемодан, натянула свитер, потом куртку и продрожала до самого дома. Наша пропахшая кошачьей мочой парадная, облезлая дверь и темная от копоти и мрака за окном общая кухня вернули меня из мира грез к суровой действительности. Надо было осуществлять резервный план. Руины были готовы. Пора было строить из них убежище.

Мама отнеслась к моим планам с привычным равнодушием. Сломленная, когда отца сначала стали куда-то за что-то таскать, а потом он оказался на годы в дурдоме, она начисто потеряла интерес к жизни и вообще не замечала иногда, жива ли еще где-нибудь ее единственная дочь.

У них с отцом была какая-то неземная любовь. До катастрофы, я помню, они всегда были рядом, вечно счастливо смотрели друг на друга и смеялись. Он провожал ее на работу и встречал с работы, они без конца ходили в театры на второй акт: вроде бы вышли на антракте размяться. Для этой цели у них были легкие куртки, которые можно спрятать в мамину сумочку, и теплые свитера вместо пальто. Потом они с гордостью вспоминали, как удачно выслеживали пустующие места в партере и смотрели на сцену не с галерки, а вблизи. У мамы был заветный ящичек в тумбочке с неумело приделанным замком. Но по рассеянности она вечно забывала запирать его после ночного чтения содержимого. Где-то классе в восьмом я туда проникла и поразилась: там были стопки стихов. Вернее любовных писем в стихах о прекрасной даме, которой казалась папе его такая странная востроносая женщина -- моя несчастная мать...

***

Занятий с сентября не было. Мы делали дипломные проекты с чертежных залах. Феликс писал закрытый проект, откуда я сделала вывод, что они сладили с Эллочкой и ее папой. Мне мой недавний любимый так и не позвонил. В романе мы бы встретились хоть раз случайно. Но и этого не произошло. Я чертила и считала среди студентов второго сорта - не в "ящиках", а в родном институте. Девочки мне скорее тайно сочувствовали, чем злорадствовали. Никто, спасибо им, не расспрашивал. И так ясно - был и нет... Как у многих других, кого поматросили и бросили. В первых же числах сентября я подписала распределение в ЦКБ во Владивостоке и вся ушла в свой дипломный проект.

Тамара сначала тоже сгинула куда-то, а потом вдруг без звонка и спроса появилась у меня дома с Димой Водолазовым, выдохнув с сияющими глазами: "Мой муж..." Меня это нисколько не удивило: пошли вокруг "браки по расчету" ради ленинградской прописки. Почему бы не больно красивой Тамарке не выбрать такого видного парня, как Водолазов! А этот вдохновенный хам не стеснялся передо мной демонстрировать свое откровенное пренебрежение к новобрачной. Они, естественно, пришли со своими бутылками и закуской. У него были все признаки пьяницы с агрессивными наклонностями. Но парень он был действительно заметный, отличного сложения блондин с довольно правильными чертами лица, такими же как у его Томы невыразительными стальными глазами. Чем не пара? Подруга была счастлива, не отлипала от суженного, без конца что-то ему шептала на ухо, косясь на меня. Он, по своему мерзкому обыкновению, без конца ее при мне целовал в губы взасос, лапал то за грудь, то за попку. Она игриво отбивалась, млея от удовольствия и победно улыбаясь мне.

Как ни странно, оба были в курсе моих интимных дел. Даже о том, что меня отправили домой самолетом, что в те годы могли позволить себе далеко не все. "Поздно же ты поняла, Татьяна, что с жидами нельзя иметь дело, -грохотал басом Дима. -- Ты же русская женщина, славянская красавица, цвет нашего генофонда. Тебе-то зачем плодить жидят? Когда такие мужики как я встретили Мамая на Куликовом поле, такие бабы, как ты врачевали наши раны, нанесенные татарами. Но татары сами были классные воины и мастера-оружейники. А жиды? Продавали и тех, и других, ссужали в долг под мерзкие проценты и пересчитывали по ночам со своими жидовками свое золото. Жиды - вечный позор рода человеческого!.." "Но согласись, Митя, - ворковала Тамара, - что такие как Феликс умнее нас с тобой. Он и красивый тоже, только по-своему, правда же?" "Ну и что? Вот я недавно тараканов у табя на кухне травил. Тоже, знаешь ли, умные твари. И каждый отдельно взятый таракан даже и симпатяга, если его через лупу рассматривать. Но ты же не захотела, чтобы они у тебя по хлебу бегали за завтраком и в супе тонули? Вот и я не хочу, чтобы жиды, эти мерзкие насекомые, нагло проникающие в любое человеческое жилище, занимали лучшие места. Вот есть у них Биробиджан -- пусть там все и живут. И друг друга подсиживают. Вот Хрущев когда-то предлагал создать специальные города и районы для воров, тунеядцев и прочих проходимцев, чтоб там гад гада жрал. В изолированном от всех нормальных людей Биробиджане жидам - истинное место." "Я вполне верю, Дима, - не поднимая глаз от скатерти и чувствуя двойную тошноту -- от не го и от водки -- сказала я, что такие как ты действительно способны выкурить евреев если не в Биробиджан, то в Израиль. Но кто же тогда нам зубы лечить будет, кто нам атомные бомбы, самолеты и вертолеты придумает, кто тебя, дурака, смешить будет с эстрады?" "Русские люди, которых жиды на этих местах подсидели!" "Водолазов справится на месте Миля или Райкина?" "Ладно. Таких мы у себя оставим, но остальных -- в Биробиджан. Пусть наебывают только друг друга и таращат друг другу свои лживые глаза! А не хотят, так русские издавна умеют показать им, как следует себя вести, чтобы остаться дышать! Все здоровые нации жидов терпеть не могут. А мы - вечно кому-то обязанные, вечно перед перед всеми лебезим, сами отдаем жидам и прочим самое лучшее. Включая наших женщин. Небось на эту Томку позорную он глаз не положил, она ему и нахер не нужна!.." "Дим... ты чего меня так?.. При Таньке-то?.." "Заткнись, ты, говно... Нет, ему Татьяну Смирнову с ее бюстом, первую красавицу института, если не Ленинграда, подавай. Вот она, дура, теперь горой за жидов стоит. Ты же не в Фельку -- ты в еврейство в его лице влюбилась, раз сейчас за него борешься. Только ты за что боролась, на то и напоролась! Небось до Фильки была целкой, верно? А кто тебя теперь возьмет в нормальную русскую семью? Ты уже замарана. Но еще хуже было бы, если бы еще и замуж вышла за обрезанного..." "Дима, - вытаращилась на него несчастная Тома. -- Ты хоть Таньку-то не трожь... Меня -- ладно, я твоя уже, а Таня... она святая!" "Перебрала подруга жизни... Ладно... Я вообще не о ней. Я сейчас о жидах. Вот когда над Россией простирал крылья двуглавый орел..."