М Загоскин - Искуситель (часть 3)

Что всякой логики сильнее Прекрасной

женщины слова.

Я испытал эту истину на себе. Я мог бы сказать этой замаскированной красавице, что дружба и любовь - родные сестры и что при старом муже молодой друг опаснее врага, что жить в свете и презирать мнением света не может никто, потому что общее мнение почти всегда или, по крайней мере. очень часто имеет своим основанием истину, что сплетни злых старух, вздорная болтовня молодых барынь и вранье пустоголовых ветрогонов никогда не повредят репутации женщины. если она желает искренно исполнять свои обязанности, что, жалуясь на злословие людей, мы почти всегда более или менее даем повод к этому злословию и что народная пословица: "Дым без огня никогда не бывает" хотя и не русская, а часто сбывается на святой Руси. Теперь все бы это пришло мне в голову, но тогда я думал совсем не о том, прислушиваясь с большим вниманием к голосу голубого домино, я уверился под конец что со мною разговаривает Днепровская. "Боже мой, как она мила! думал я. - Как все то, что она говорит, справедливо! Сколько ума, сколько прелестей!.. Но неужели она притворилась больной для того только, чтоб съездить домой и переодеться?.. Уж не ошибаюсь ли я?.."

- Мне кажется, прекрасная маска, - сказал я, - мы не давно с вами познакомились - месяца два или три - не более? Не так ли?

- О, нет! Мы давно знаем друг друга, и если вы не Отречетесь от ваших собственных слов...

- От моих слов?

- Да! Или, что почти одно и то же, если вы всегда гово рите правду...

- Я никогда не лгу.

- Это испытать нетрудно, - сказала маска, распахнув свое домино. - Смотрите. Черный бархатный спенсер, отделанный как гусарский доломан, золотыми шнурками, напомнил мне тотчас мою первую встречу с Днепровской.

- Так это вы? - вскричал я.

- Вы узнали это платье?

- С первого взгляда. Да неужели это то самое?

- Да! - отвечала Днепровская вполголоса. - Я берегла его. Оно было на мне, когда мы встретились с вами в первый раз. "Ну, - подумал я, - какому другу-мужчине пришло бы это в голову? То ли дело друг-женщина!"

- Скажите мне, - продолжала Днепровская, - за что вы нас покинули.

- Я так занят службою...

- Александр Михайлович! Я вижу сквозь вашу маску, что вы покраснели. Зачем говорить неправду! Признайтесь, мой ласковый прием, моя откровенность до смерти вас перепугали? Что ж делать! Притворство мне вовсе несродно: с первого взгляда я почувствовала к вам дружбу и не хотела скрывать этого чувства. Если б вы не были женихом, то, быть может, и я не была бы так откровенна, но вы почти женаты, я замужем, так для чего же было мне хитрить и прикидываться равнодушною, когда я от всей души обрадовалась, увидя вас в моем доме. Вы не умели понять меня, Александр Михайлович, и, как честный человек, решились не ездить к женщине, которой вы имели несчастье понравиться, - не правда ли? "Проклятый барон! - подумал я. - Он все ей пересказал".

- Теперь я, кажется, уверила вас, - продолжала Надина, - что дружба - не любовь. Хотите ли быть моим другом? - прибавила она таким робким голосом, с таким обворожительным чувством боязни и любви, что я, увлеченный минутным порывом, сказал с восторгом:

- Хочу ли я быть вашим другом?.. О, с радостью, с блаженством!.. Днепровская молча протянула ко мне руку и отвернулась: она хотела скрыть от меня свои слезы, но я видел, точно видел, как они капали из-под маски на ее белый батистовый платок. Я покрывал поцелуями эту прелестную ручку, которую держал в своей руке, и чувствовал сквозь перчатку, что она холодна как лед. Несколько минут мы не говорили ни слова.

- Вы будете к нам ездить? - шепнула наконец преры вающимся голосом Надина.

- Какой вопрос!

- Честное слово?

- Клянусь вам...

- Не клянитесь, а приезжайте завтра вечером. Но тише! Кажется, сюда идут. Князь Двинский и приятель мой Закамский, оба без масок, подошли к дверям комнаты, в которой мы сидели.

- Полно, князь, перестань! - говорил Закамский. Как тебе не стыдно!

- Напротив, мой друг! Очень стыдно. Ребенок свел ее с ума, а я... ах, черт возьми!..

- Да с чего ты взял?

- С чего?.. Послушай, Закамский! Если б дело шло о Горации или Виргилии, даже о французской словесности, то я бы не пикнул перед тобою: ты человек ученый - тебе и книги в руки. Но дело идет о женщине, так теперь твоя очередь, извольте, сударь, молчать: эта грамота вам не далась! Да помилуй, разве ты слеп? С тех пор, как твой благочестивый Грандисон побывал у нее в доме и вдруг перестал ездить, что с ней сделалось? Куда девалась ее любезность и эти розовые щечки, которыми ты так любовался?