Евгений Замятин - Уездное

- Да кто же это такое тебя объегорил? - нагнулся дьяконок к Евсею.

- Не знал, а теперь знаю. Не наш, мирской один. И ничего ведь как будто малый, а вот... Он, больше некому. Кроме него, и не знал никто, где у меня деньги.

Савка заржал: а, знаю, мол!

Вечером, при свечке, за пустым столом - и самовар неохота было вздуть судили, рядили, как быть. Ничего не придумали.

15. У ИВАНИХИ

Утром после обедни зашел Иннокентий. Принес просвиру заздравную. Зашептал:

- Знаю теперича, отец Евсей. Вспомнил. Пойдем-ка скорей к Иванихе. У-у, она известная, заговорит вора - в момент объявится.

Утро росное, розовое, день будет жаркий. Воробьи празднуют.

- Эка, спозарань поднял,- ворчал Евсей. Иннокентий шел мелкой бабьей походкой, придерживая на животе рясу.

- Никак, отец Евсей, нельзя. Или не знаешь, заговор - он натощак только силу имеет.

- Врешь ты все, поди, Иннокентий. Так только, зря проходим. Да и срамно - духовным-то.

Иваниха - старуха высоченная, дылда, костистая, бровястая, брови, как у сыча. Не очень-то ласково встретила монахов.

- Чего надоть? За какой присухой пришли? Али с молебном? Так мне ваших молебнов не надобно. И возилась, стукотала горшками на загнетке.

- Да нет, мы к тебе насчет... Отца Евсея вот обокрали. Не заговоришь ли вора-то? Слыхали мы...

Отец Иннокентий робел Иванихи. Перекреститься бы, а перекреститься при ней нельзя, пожалуй: шутяка-то тут,- еще спугнешь, ничего не выйдет. Как баба - шубейку, запахивал Иннокентий на груди свою ряску.

Иваниха глянула на него сверху, стегнула сычиными своими глазами:

- Так ты-то при чем? Его обокрали - нам с ним вдвоем и остаться.

- Да я, матушка, что ж, я...

Подобрал полы ряски, согнувшись, засеменил бабьими мелкими шажками.

- Как звать-то? - спросила Иваниха у Евсея.

- Евсеем.

- Знаю, что Евсеем. Не тебя, а на кого думаешь - его как звать.

- Анфимкой, Анфимом.

- Тебе на чем же заговаривать-то? На ветер? А то вот хорошо тоже на передник, над березовыми если сучьями его разостлать. А может - на воде? Да потом его, голубя, залучить да и попоить чайком на этой самой воде.

- Во-во, чайком-то его бы, а? Вот бы ловко, мать, а?

Евсей обрадовался, забубукал, поверил: уж очень солидная да строгая старуха Иваниха.

Иваниха зачерпнула деревянным долбленым корцом воды, раскрыла дверь в сени, поставила Евсея за порогом, сама на пороге стала. Сунула в руки Евсею корец.

- Держи да слушай. Да, гляди, никому ни слова, а то все на тебя же и оборотится.

Зачитала медленно, вразумительно таково, а глазами сычиными низала воду в корце.

- На море - на Кияне, на острове Буяне стоит железный сундучище. Во том сундучище лежит булатный ножище. Беги, ножище, к Анфимке-вору, коли его во самое сердце, чтобы он, вор, воротил покражу раба Божия Евсея, не утаил ни синь пороха. А коли утаит, будь он, вор, прогвожден моим словом, как булатным ножом, будь он, вор, проклят в землю преисподнюю, в горы араратские, в смолу кипучую, в золу горючую, в тину болотную, в дом бездомный, в кувшин банный. Коли утаит, будь он, вор, осиновым колом к притолке приткнут, иссушен пуще травы, захоложен пуще льда, а и умереть ему не своей смертью.

- Будя теперь,- сказала Иваниха - Попой его водичкой, голубя, попой.

Евсей бережно перелил воду в бутылочку, дал Иванихе целковый и пошел довольный:

- Я те, миленок, угощу чаем. Я те развяжу язык!

16. НИЧЕМ НЕ ПРОЙМЕШЬ

Привязалась к Барыбе ночью ни с того, ни с сего лихоманка. Трясло, корежило, сны заплетались неестественные.

Утром сидел за столом в тумане каком-то, пудовую голову на руки упер.

Стукнули в дверь.

- Апрося?

А головы не повернуть, такая тяжелая. У двери кашлянули баском.

- Савка, ты?

Он самый: волосы-палки, красные рачьи ручищи.

- Беспременно просили. Они дюже по вас соскучились, отец Евсей-то.

Потом подошел поближе, поржал:

- Чаем наговоренным хотят вас поить. А вы - ни Боже мой, не пейте.

- Каким наговоренным?

- Да известно, каким: на вора наговоренным.

- Эге! - смекнул Барыба. Очень смешно стало. Дурак Евсей! Туманилось, колотилось в голове, кривлялось что-то веселое.

У Евсея в келье - дымок сизый, накурено: дьяконок веселый надымил.

- А, гостечки дорогие!

И, вихляя задом, дьяконок подставил Барыбе руку кренделем.

Водки на столе не было: нарочно решили не пить, чтоб яснее в голове было - Барыбу уловлять.

- Чего это похудал ты, Евсей. Ай присушил тебя кто? - ухмыльнулся Барыба.

- Похудеешь. Не слыхал нешто?

- Деньжонки-то твои слямзили? Как же, слыхал.