Лев Толстой - (Не)запрещенное цензурой. О Боге, религии, церкви

Можно ли на этом основании назвать Толстого атеистом? Нет и еще раз нет! Напротив, это был человек глубоко и даже до боли душевной верующий в Бога, ищущий и мечущийся, не готовый принять на веру все, что ему говорят в виде готовых формул, пропускающий через себя весь нравственный закон, выстраданный человечеством на протяжении не только истории христианства, но и более древних религий, всю тяжесть и неоднозначность этого закона. Он принял на себя муки первооткрывателя и пророка только лишь затем, чтобы заново пройти путь осмысления, и воссоздания, и, как сейчас бы сказали, – реабилитации этого нравственного закона, пропустив через себя все его новые вакцины со всеми осложнениями и последствиями. К победе или поражению пришел он в результате своих мучительных экспериментов – ответ на этот вопрос отнюдь не однозначен. Он был искренним в своих поисках, не жалел себя, не выгораживал своих пороков, не стеснялся прилюдно обличать свои малодушие и безверие. Единственное, чего он так и не смог найти и к чему так стремился всю свою жизнь – это Любовь в том большом, вселенском значении, которое понятно только людям искренне верующим. И в этом смысле жизнь его была жизнью мученика. Мученика Любви.

Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства, и во всё время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили.

Судя по некоторым воспоминаниям, я никогда и не верил серьезно, а имел только доверие к тому, чему меня учили, и к тому, что исповедовали передо мной большие; но доверие это было очень шатко.

Помню, что, когда мне было лет одиннадцать, один мальчик, давно умерший, Володинька М., учившийся в гимназии, придя к нам на воскресенье, как последнюю новинку объявил нам открытие, сделанное в гимназии. Открытие состояло в том, что Бога нет и что всё, чему нас учат, одни выдумки (это было в 1838 году). Помню, как старшие братья заинтересовались этою новостью, позвали и меня на совет. Мы все, помню, очень оживились и приняли это известие как что-то очень занимательное и весьма возможное.

Помню еще, что, когда старший мой брат Дмитрий, будучи в университете, вдруг, с свойственною его натуре страстностью, предался вере и стал ходить ко всем службам, поститься, вести чистую и нравственную жизнь, то мы все, и даже старшие, не переставая поднимали его на смех и прозвали почему-то Ноем. Помню, Мусин-Пушкин, бывший тогда попечителем Казанского университета, звавший нас к себе танцевать, насмешливо уговаривал отказывавшегося брата тем, что и Давид плясал пред ковчегом. Я сочувствовал тогда этим шуткам старших и выводил из них заключение о том, что учить катехизис надо, ходить в церковь надо, но слишком серьезно всего этого принимать не следует. Помню еще, что я очень молодым читал Вольтера, и насмешки его не только не возмущали, но очень веселили меня.

Отпадение мое от веры произошло во мне так же, как оно происходило и происходит теперь в людях нашего склада образования. Оно, как мне кажется, происходит в большинстве случаев так: люди живут так, как все живут, а живут все на основании начал, не только не имеющих ничего общего с вероучением, но большею частью противоположных ему; вероучение не участвует в жизни, и в сношениях с другими людьми никогда не приходится сталкиваться и в собственной жизни самому никогда не приходится справляться с ним; вероучение это исповедуется где-то там, вдали от жизни и независимо от нее. Если сталкиваешься с ним, то только как с внешним, не связанным с жизнью, явлением.

По жизни человека, по делам его, как теперь, так и тогда, никак нельзя узнать, верующий он или нет. Если и есть различие между явно исповедующими православие и отрицающими его, то не в пользу первых. Как теперь, так и тогда, явное признание и исповедание православия большею частию встречалось в людях тупых, жестоких и безнравственных, и считающих себя очень важными. Ум же, честность, прямота, добродушие и нравственность большею частью встречались в людях, признающих себя неверующими.

В школах учат катехизису и посылают учеников в церковь; от чиновников требуют свидетельств в бытии у причастия. Но человек нашего круга, который не учится больше и не находится на государственной службе, и теперь, а в старину еще больше, мог прожить десятки лет, не вспомнив ни разу о том, что он живет среди христиан и сам считается исповедующим христианскую православную веру.