Янка Брыль - Нижние Байдуны

Крестный хохочет до слез, а потом, успокоясь, снова растолковывает:

- Нервенный человек.

Но уже не говорит, что над таким грех смеяться.

МУЖСКОЙ РАЗГОВОР

Крестный сидит на короткой скамейке, и ноги его, обутые в самодельные валенки, едва достают до пола. Он обернулся пеленкой: его стрижет Тимох Ермолич.

- С лета самого собирался, Тимоша, и, слава богу, пришел, - смеялся крестный, садясь на скамейку.

- Если б у меня была одна эта забота, чтоб тебя обиндюжить, дак я уже давно зашел бы, - спокойно оправдывался Тимох, который и осенью еще пропадает то на лугу, то в лесу, то над рекою. Благо, поднялся его старший парень, есть кому работать в поле. - Зато я тебя теперь очеловечу, хоть еще раз женись.

Если б ту скамейку можно было, как в парикмахерской, подкрутить вверх, Тимоху было бы значительно удобней, а так он стоит над крестным крюком.

В хате еще только тетка Агата и я. Тетка недомогает что-то и потому лежит на печи, а я сижу на лавке, смотрю и слушаю.

Сгибаясь над крестным, Тимох то сосредоточенно наводит "польку", то почему-то сам себе улыбается. Возможно, и вспоминает...

Нет, это сам я вспомнил ту "родословную", которую он, Тимох, недавно придумал. Услышав от своей Волечки или, может, и прочитав наконец в самом начале Евангелия, как это "Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его", он перенес это в Нижние Байдуны, начав с крестного:

- Рафалок родил Ляпножку, Ляпножка родил Пучка, Пучек родил Митрошку, а уж Митрошка - Винцучка.

Ляпножка - это тот маленький одинокий вдовец, в холодной хатке которого мы танцевали свое "кукареку"; прозвище пошло оттого, что он, идя, смешно сгибал в колене правую ногу и ляпал лаптем сверху, будто нарочно. Пучек наш кузнец и самый лучший ныряльщик. Митрошка - Важное Лицо. А Винцучек тот, что в Аресевой хате перевернул на печи "сани". Все они низкорослые, а Рафалок самый маленький, потому с него и начинается.

Мне за крестного не обидно, а тоже смешно. Смеяться за глаза бывает не стыдно, хотя и не хочется, чтоб он об этом знал. Как тогда у нас с Качкиным Володей было, когда мы украли у крестного голубку и хихикали, пробираясь огородами домой, представляя, как вечно злая тетка Агата посадит его в мешок, забросит за плечи и кинется нас догонять. Смех, может, и глупый, но что ж ты поделаешь? - веселый. Даже и теперь, когда мне уже не девять, а шестнадцать.

Крестный не обижается на Тимоха, не думает выговаривать ему. И, видать, не потому только, что сам любит смешное, а в какой-то связи с желанием считаться настоящим, полноценным мужчиной. Он был не только смешливый, а и слезливый, мог заплакать от песни, от чужой обиды, а о таких натурах в деревне говорят: как баба. Мало, что ты калека, так еще и "баба"... Родил? А что ж, если не Исаака да Иакова, так Миколая, Сергея и Женика. Старшие где-то в школе, Миколай в местечко уже ходит, Сергей в свою, а Женик побежал на улицу. Хлопцы еще малые, потому что крестный женился поздно, а потом дети умирали один за одним, тоже трое, пока не родился Миколай.

Утверждая себя, мужчину, крестный любит говорить с Тимохом и про то, о чем уже он теперь говорит при мне, не очень остерегаясь.

Беседа у них, парикмахера и клиента, идет давно, я беру ее здесь с середины:

- Как был я, Тимоша, молодым... Да кабы хоть людское что, а то ж калека несчастный, а выпьешь когда-нибудь с хлопцами, дак не только, сдается, что, а стену целовал бы!..

- А чего ж, - гудит Тимоха, довольно проворно и незвучно лязгая ножницами. - Вот и нацеловал. Хлопцы здоровые, мордастые, как самому себе деланы. Вам бы еще...

- Брехуны вы! Только знай мелете... - перебивает с печи тетка Агата, почти всегда чем-то недовольная.

Но Тимох будто и не слышит, продолжает свое:

- ...дочек еще бы три или четыре. Поговорил бы ты с Братом Арсением. Ты ему - как это хлопцев, а он - как девок. По-соседски...

- Дочки, - говорит будто в раздумье крестный. - Они у Арсеня беленькие, деликатненькие, как маца.

- У него как маца, а у тебя будут как халы. Он святее, а ты коренастее.

Теткино "брехуны вы!" не было, видать, очень злым, а только так, по привычке быть недовольной, потому что вот и она присоединяется:

- Старые мы уже, Тимох, на дочек. Куда нам. Дай бог сынов вырастить.

Тимох снова лезет в то, чего наслушался от своей Волечки, только уже не в Новый завет, а еще дальше - в Старый.

- А как же Сорка у того Авраама? - спрашивает он. - Старая баба была, девяносто годов. Да и "господину твоему", Рафалку, не девяносто девять, как тому Аврааму, когда ему бог сделал обрезанец.